Полдень, XXI век, 2013 № 01 - [5]

— Что ж ты меня, такую дуру замуж взял.

— Когда я тебя брал, ты дурой не была.

— Получается, ты меня сделал такой?

— Дура!

Он уходил. Хлопок двери — холостым выстрелом. Но я не боялась, что Олег не вернется. Тогда наша связь была сильнее, чем любовь или ненависть. Я была его дурной привычкой. А дурные привычки можно бросать бесконечно.

* * *

Терпение Ляльки лопнуло в мае. Вспомнить бы, какой год на дворе стоял. Ну, неважно — календарные отметины ненадежны. Особенно по прошествии времени.

У нее тогда с учебой проблемы начались, из двоек не вылезала, да и с подружками не задалось. Натура скрытная, в себе все держала. Как я ни пыталась, так и не смогла увидеть, что у нее в душе: плотные тяжелые шторы. Посторонним вход воспрещен.

Я была посторонней.

Фотография того периода. Улыбающийся Олег, напряженная Лялька, и я — бледная тень в иссохшем теле. Я тогда только-только курс лечения прошла. Дала домашним слово, что больше никаких гаданий на дому. Да и вообще наш дом — наша крепость. И в нем не должно быть чужих. Только Олег, Лялька, я и моя маман по праздникам. В виде исключения. Мы обычная нормальная семья. Я домохозяйка. У Олега бизнес начал налаживаться. Деньги в доме были. Вот он и решил:

— Времени у тебя — вагон. Займись чем-нибудь полезным!

— Чем?

— Сиди дома и вари борщи.

Борщи. Время и терпение залечили раны и надломы. И даже Лялькины шторки чуть-чуть приоткрылись. Олег вновь стал со мной спать и теперь находил в сексе свое, извращенное удовольствие. Маман все чаще приходила на ужин — не только по праздникам. Мной были довольны. Не сорваться бы!

— Теперь тебя даже людям можно показывать, — сказала Лялька за семейным ужином. — Как обезьянку.

Олег и маман переглянулись. До этого Лялька вообще никак ко мне не обращалась.

Обиду я проглотила. Она сделала шаг навстречу — и я уцепилась за шанс:

— Разве во мне есть что-то обезьянье? — улыбка через силу. — Я все-таки человек.

— Была когда-то.

— А теперь?

— А теперь ты у нас гадалка! Вешаешь людям лапшу на уши! Дураки верят!

— У каждого есть право верить в то, во что он хочет. Хочешь — в Бога. Хочешь — в черта. Хочешь — в себя. Мне казалось, люди от меня уходят счастливые.

— Уходят. Только недалеко. После твоих сеансов они мрут, как мухи. Ты им всем врешь.

— Не всегда можно говорить правду.

— А кому нужна твоя ложь?

— Ляля! — охолодил Олег.

— Что — Ляля?! Я уже четырнадцать лет Ляля. Ты разве не знал, папочка, что дети алкоголиков рано взрослеют? А твоя жена хоть на человека стала похожа. За что ей отдельное спасибо.

Маман тонко улыбнулась, одобряя действия внучки. Впрочем, Ляльку она всегда поддерживала, видя в ней свое собственное и, возможно, более удачное продолжение.

— Ты куда? — Олег испуганно приподнялся. Забавный такой!

— Пойду, покурю на лестницу.

Конечно, Лялька была права. На все сто. К тому времени я уже привыкла, что все вокруг меня правы.

На лестнице воняло мочой и табаком. Я прижалась к стене и закурила сигарету. Ломало. Зачем мне все это? Ради кого? Чтобы все были довольны? Когда я жила для себя — Олег и Лялька были несчастливы. Когда я жила для них — несчастлива была я. Ну и как разрубить гордиев узел? Уйти? Остаться?

И тут появилась она.

Марга.

* * *

Аккуратный пальчик на кнопке звонка. Она могла стоять часами, нажимая, пока не откроют. В кармане шубки грелись ключи. На моей памяти Марга ими ни разу не воспользовалась.

Прошла на кухню, цокая сапожками.

— Ты помнишь, что тебе завтра работать?

— Помню. Я сегодня уволилась. Сделала все, как ты сказала.

— Тогда выпьем! — Марга терпеть не могла стопки, пила стаканами, никогда не пьянела. — Вздрогнули! Вечная память!

Водка обожгла и охладила. Закусили красной икрой и яблоками.

— Как же ты про Олежека не почувствовала? Тоже мне, пророчица!

В который раз я подивилась глазам Марги: они у нее очень красивые — выбеленные злостью и ненавистью, с черными, почти матовыми зрачками.

— Все мы не совершенны. И сейчас ничего не чувствую. Словно он где-то здесь, живой, но чужой. Не знаю, как тебе объяснять.

— Объяснять — не надо. Побереги слова для клиентов.

— Я даже плакать не могу.

— Разве ты умеешь? — она не чокаясь выпила еще. Мелькнул раздвоенный язычок. Как у змеи. Тот, кто видел Маргу впервые, смущался и невольно отводил взгляд. Сама Марга никогда не говорила о причинах этого дефекта, равно как и о шраме на шее. Шрам маскировала — шарфиком или бархоткой. Сегодня — бархотка.

Она закурила, чуть рисуясь. Знала, что хороша.

— Кто в известность-то поставил? Кто у нас такой добрый?

— Неважно.

— И ты, конечно, тут же позвонила бывшей подружке?

— Алла так ничего толком не объяснила.

— Эта амеба? — плечико презрительно дернулось. — Могла бы и меня спросить. Я бы тебе в подробностях рассказала.

Хруст яблока. Я почувствовала себя змеем, которого Ева лихо обвела вокруг пальца.

— Чего смотришь? Я же в морг ездила.

— Зачем?

— А зачем в морг ездят? Не на экскурсию же! Олежека опознавать. У него до самого подбородка шов. Криво зашили. Не эстетично. И рана в боку — во-от с такой кулак. Амеба наша последний долг отдать так и не смогла, все в обморок валилась. Мне даже как-то неловко стало. Вторая тоже там без толку была. В вашей семье — все амебы.