Полдень, XXI век, 2012 № 12 - [7]

– Кого? – удивился я.

Президентом у нас был Ратерфорд Хейз, избранный полтора года назад, и, помню, я очень огорчался от того, что не мог еще голосовать. Гарфилд… Кажется, я слышал о таком политике-республиканце.

Мне очень не понравилось, как призрак касался Дженни, как она нежно провела пальцами по его лицу и, похоже, чувствовала под рукой не пустоту, а теплоту человеческой кожи.

– Спроси его, – сердито сказал я, – когда он умер, отчего?

– Он не умер, – обиженным тоном отозвалась Дженни. – Норман еще молод, почему он должен умереть?

– Но… – растерялся я. – Призраки… они…

– Глупости, – сказала Дженни и отступила. Призрак оказался прямо передо мной, я не мог оторвать взгляда от его глаз, они привязали меня к себе, будто цепью, я почувствовал, что не могу не только сделать шаг, но и ни слова не способен из себя выдавить. Только слушать, смотреть…

– Глупости, – повторила сестра. – Это результат неправильной интер… – она запнулась, слово было ей не знакомо, прислушалась к чему-то и закончила: —…претации. Интерпретации, – повторила она более уверенно.

– Вот как? – произнес я с иронией. Почему-то недавний страх сменился совсем иным ощущением: будто я присутствовал на нелепом, бессмысленном представлении, меня дурачили, а я не мог понять, каким образом из меня делали посмешище. – Неверная интерпретация? А какая интерпретация верная? Как еще можно интерпретировать появление бестелесной… – я запнулся, вспомнив, как Дженни гладила Нормана по щеке.

– Норман, – сказала Дженни, – такой же человек, как ты и я. Как мама и папа.

Подумав, добавила:

– Как мистер Брикстон и миссис Чедвик.

О да, эти двое точно были живыми людьми, а не призраками, особенно когда старый Брикстон напивался вдрызг и орал на Ратушной площади песни времен Гражданской войны.

Сравнение с мистером Брикстоном меня доконало. Я понял, что происходящее недоступно осознанию, и все, что я могу сделать, – слушать, смотреть и, конечно, запомнить, чтобы потом попытаться понять.

– Норман Линдер, – сообщила Дженни, повторяя, видимо, сказанное призраком, – учится в Колумбийском университете.

– Колледже, – механически поправил я.

– Университете, – упрямо повторила Дженнифер. – На вторую степень по физике… м-м… да, по квантовой физике.

Если бы здесь было хоть немного светлее, я, возможно, увидел бы, как Дженни обернулась к Норману, но шипение я услышал точно, размазню из звуков.

– Ну да, – сказала сестра без тени сомнения. – На четвертом курсе, и у него через две недели экзамен по физике темпоральных перемещений.

– Э-э… – Происходившее выглядело настолько абсурдным, что я с трудом подбирал слова, а над смыслом и вовсе не задумывался. – Темпо… в каком смысле? И почему через две недели? – неожиданно для себя прицепился я к фразе, скорее всего, не имевшей никакого значения. – Осенью экзаменов не бывает.

– У него весна, – сказала Дженни. – Май. Две тысячи семьдесят четвертого года.

– Че-е-го?

– От Рождества господа нашего Иисуса, – добавила Дженнифер, видимо, для убедительности.

Через сто девяносто восемь лет. Число возникло в сознании – я вроде бы даже и подсчитать не успел. Ощущение, будто мне подсказали.

Стало смешно. Право, я не могу объяснить, почему, испытывая ужас перед созданием, с которым Дженни разговаривала так просто, как никогда ни с кем из родных, я неожиданно зашелся смехом, причем не вымученным, что было бы естественно в этой ситуации, а самым что ни на есть искренним.

Я хохотал, а Дженни отошла в темноту, я перестал ее видеть и остался один на один с Норманом. Призрак приблизился на расстояние вытянутой руки, и я, отсмеявшись, разглядел то, чего не мог видеть раньше. То, что я издали принимал за сюртук, оказалось при ближайшем рассмотрении чем-то вроде рубахи без разреза спереди и без пуговиц. Я никогда прежде не видел такой одежды, больше всего это подобие рубахи напоминало женскую ночную сорочку, только не такую длинную, конечно.

И на полупрозрачном одеянии более темным, едва отличимым от белесого фона, будто маленькие долговязые облачка на сером предрассветном небе, явственно – сейчас явственно, потому что я обратил внимание, а на более далеком расстоянии совершенно неразличимые – проступали слова, написанные готическими буквами:

«Колумбийский университет

2073–2074

В свете твоем увидим свет»

Мне некуда было отступать, я упирался спиной в стену. Мне некуда было бежать – я уже не помнил, где здесь выход. Мне опять стало не до смеха, но и прежнего ужаса я не испытывал. Навалилось ощущение безнадежности, мне стало все равно, и, пожалуй, если и было нечто, меня хоть немного беспокоившее, это судьба Дженнифер, хотя о ней-то, наверно, беспокоиться не стоило. Сестра подошла, возникнув из мрака и встав между мной и призраком, взяла его под руку – да-да, и рука ее не прошла насквозь, я мог в этом поклясться! – и сказала, обращаясь, кажется, к нам обоим:

– Все хорошо. Все хорошо.

Конечно. Ведь мы увидим свет, я его уже увидел! Этот девиз был начертан в холле Колумбийского колледжа почти с самого основания заведения, открытого согласно хартии короля Англии Георга II.

Я схватил сестру за руку (другой рукой она обнимала призрака за талию, и ему это нравилось, во всяком случае, он не делал попыток вырваться).