Полдень, XXI век, 2012 № 11 - [54]

Впрочем, дело не в этом. Интересен общий вопрос: откуда вообще взялась у нас уверенность, что умопомрачительная техника, производство которой мы сможем наладить и плодами которой мы сможем воспользоваться, будет чем-то большим, чем техника? Что она даст не только новую эффективность, новый комфорт и новые возможности познания, но и небо в алмазах и смысл жизни?

Не будем утверждать, что техника этого не может. Однако у нас на самом деле нет никакого жизненного и исторического опыта, позволяющего утверждать, что она это может делать. У нас есть лишь ностальгические воспоминания о советской жизни. Воспоминания о том, как сладко быть загипнотизированным пропагандой будущих космических свершений – и при этом ничего не знать о трудностях и реальных перспективах космических полетов, а заодно и об их цене. Но даже тот, советский опыт, говорит не о преображении духовной ситуации, а об ожиданиях этого преображения. Эта атмосфера ожидания от Гагарина того, что он своим полетом сможет изменить весь наш быт, показана в фильмах «Бумажный солдат» и «Космос как предчувствие». Космос – всегда предчувствие. Он никогда не становится реальностью.

Техника и так приносит в нашу жизнь очень многое. Чем бы была наша жизнь – без: холодильников, ядерного оружия, интернета, пассажирской авиации и пластической хирургии? Но ждать, что техника даст нашей душе нечто большее, чем технические эффекты, – значит пытаться повторить за большевиками трюк по созданию эрзац-религии из каких-то преходящих социальных и технических проектов. В Бога можно верить или не верить, но глупее всего – пытаться смастерить себе рукотворного божка из жести и кремния. Мы, в конце концов, уже не дикари.

Современные фантасты, ищущие счастья в технических проектах, заимствуют у коммунистов метод, который уже провалился, уже привел к краху, и нет причин считать, что у кого-то может получиться лучше. И прием-то ведь нехитрый: нужно значимость технических достижений усилить громоподобной риторикой, а правдоподобие риторики доказывать техническими достижениями. Нет слов, соединение техники и риторики – страшная сила. Но и у этой силы есть пределы ее действия, и мы знаем эти пределы. Например: когда человек оказывается один на один с подробностями быта, с нуждой, с семейными проблемами, с заботой о детях, – он забывает про речи о космосе. И если вера в космическое могущество и влияет как-то на счастье большинства людей, то влияет гораздо слабее, чем здоровье, сексуальная жизнь и зависть к соседям. В таких романах, как «СССР ™» и «Звезда Полынь», нам предлагают изящно сделанных жестяных божков. Но мы уже не верим в их силу. И даже поддерживая, скажем, развитие космических экспедиций или производство отечественных «гаджетов», хотелось бы не подпадать под гипноз новых утопий, благо что исторический опыт дает к этому хоть какой-то иммунитет.

Не надо забывать и о том глобальном в разочаровании в науке, которое Павел Амнуэль в своей статье «Реквием по НФ» относит к числу причин, приведших к смерти российской научной фантастике. Так что выражаемая писателями-фантастами мечта о возрождении благоговейного отношения к научно-техническим проектам – это, кроме прочего, еще и мечта научной фантастики о своем «жанровом» воскрешении. Только ведь разочарование в науке имеет очень серьезные причины: во-первых, тупики, в которые зашла физика в последние десятилетия, во-вторых, негативные экологические и военные последствия научно-технического прогресса. Два эти серьезные обстоятельства простой «волей к мечте» преодолеть невозможно.

О настоящем труде

В самих по себе требованиях строить космические корабли или электромобили нет ничего плохого – можно сказать, это исключительно позитивные интенции. Проблема в том, что в контексте современной российской культуры эти требования носят полемический и даже разоблачительный характер. Требования начать грандиозные технические проекты иногда доходят до градуса истерики, и требуется некая жесткая власть, чтобы эти требования немедленно исполнить (ну, хотя бы власть президента Медведева, ставящего резолюцию на письме футуролога Максима Калашникова). И эти требования предполагают разоблачение тех, кто не понимает значение развития техники и предпочитает им какие-то менее достойные занятия. Тех ставит менеджмент и маркетинг выше инженерии и токарного дела. Эти же люди, в сущности, и СССР развалили. Потерявшие работу конструкторы ракет объявили беспощадную идейную войну маркетологам. В этой борьбе дискредитируются не просто отдельные люди, но целые профессии, психологические типы и политические мировоззрения. Говоря несколько утрированно, в ведущихся в Интернете и печати дискуссиях поклонники Гагарина считают своими врагами финансистов, журналистов и либералов. И в подоснове этого деления профессий на чистые и нечистые – еще одна доставшаяся нам в наследство от Советского Союза идеологическая концепция: о существовании правильного, настоящего, благородного труда и труда неправильного, недостойного, в сущности, и называться трудом.

Основа советской идеологии – культ труда. «Ведь мир-то держится на нас, на людях, которые работают!» – провозглашает Ученый в финале шварцевской «Тени». С 1920-х годов на стене одного из московских зданий висит мемориальная доска с изображением мускулистого трудящегося и надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Поскольку сам по себе культ труда никогда никем не критиковался, он продолжает подспудно жить в подсознании родившихся в советское время людей, вызывая тревогу и моральные муки, когда приходится сталкиваться с паразитизмом и неоплаченным трудом потреблением. Но эта «любовь к труду» в нашем случае усиливается еще и совсем старыми советскими представлениями о том, что полноценным человеком является лишь тот, кто занимается физическим трудом, а остальные – сидят на шее трудящегося. Соответственно, и полноценным трудом является лишь труд рабочего и крестьянина, в крайнем случае мастера-ремесленника, а все остальное – не труд, а малопочтенная игра. Возникший в 1960-х годах культ ученых не смог полностью убить превознесение «простого трудящегося»