Полдень, XXI век, 2010 № 12 - [43]

Последнего медика мы повесили в прошлом году. Он сетовал на то, что лекарств вообще не осталось, и вместо анестезии раненым (тогда еще были раненые) вливали в глотку спирт да покрепче привязывали увечное тело к койке. Так и ковыряли внутренности орущему от боли бойцу. А потом мы узнали, что медик из тайных своих запасов колет себе морфий, чтобы забыться. Когда мы его повесили, синие неделю практиковались в стрельбе по трупу.

Тогда еще было достаточно патронов. И у них, и у нас.

Многое растворилось в памяти. Я лишь помню – три года. Вместо обещанных полутора лет – три года местных жужжащих вшей, непрекращающегося дождя и одичания. Где-то в пыльных уголках памяти – речи статных красивых людей, что-то про патриотизм и вызов человечеству, какие-то комитеты с ненужными подарками (все это барахло сначала бережно хранилось, потом отправилось в энергоблок, на сжигание), кто-то с дежурной улыбкой дарит мне цветы, кто-то обещает все мыслимые и немыслимые блага после победы.

Победы. Победа. Победой.

Слово такое. Статный и красивый ты, с шрамом на лице, делающим тебя мужественнее, значимее, сильнее. Толпы в экстазе, горящие глаза женщин, зависть мужчин, седовласый президент благодарно пожимает тебе руку. Ты – герой, принесший домой победу.

Победа, победу, победы.

Как можно победить за три парсека от дома, когда половину грузов воруют провожавшие нас? А в доставленном грузе – издевательство. Туалетная вода вместо туалетной бумаги. Новогодняя елка вместо патронов. Спортивные тренажеры вместо топлива.

Помню, когда в грузе, который нам вышвырнули полупустой грузобомбой, не оказалось ни одной упаковки анестетиков, зато было полтонны «писем нашим героям», Картман встал, выругался, сплюнул и пошел в сторону позиций синих. Слава небу, его убили быстро, не издеваясь, – первый же заряд в голову. Без головы он прошагал еще метров пять и лишь потом хлюпнул всем телом в лужу.

Вернуться героем и победителем. К любящим тебя, соскучившимся по тебе. К тем, кому снился. К жене?

У меня была жена. Я это еще помню. Я смутно помню, как она обнимала меня у капсулы, и что-то лилось из нее: «Ляляля-ля, любимый-единственный, будь осторожен, я буду ждать». А я хотел побыстрее улететь – подальше от ее демонстративного подвывания, сладких духов и красивой лжи. Я все знал. Ее суетливость и услужливость, внезапно появившиеся перед нашим отлетом. Плохо скрываемая радость на лице соседа. Все я знал.

Оттолкнул ее и шагнул в проем. Помню, флаг Земли, привинченный у проема, нервничал на ветру, шлепнул меня по лицу. Я отбросил сине-зеленое полотнище – совсем непатриотично. Сержант-патриотизм-пять нарядов.

Героем. Это когда тебя ждут. А нас никто не ждал. По обрывочным рассказам связистов, иногда пробивающимся нуль-сигналами сквозь пространство, мы знали, что жены наши, вдоволь публично поплакав, метнулись к адвокатам, фабрикантам, политикам всех мастей, инженерам, медиа-пронам – всей той своре, что богатела и жирела на нашей войне. Время от времени бравурные новости («захвачен Круглый материк», «чужакам нанесен сокрушительный удар», «стратегическое превосходство») доносились до нас из хрипящего нуль-радио, и мы удивлялись. Скорбно ржали в сотню глоток.

Ну надо же, а? Сокрушительный удар? Когда-когда? 11 июня? На Белом мысе? Правда, что ли? Это когда синие чехвостили нас и в хвост, и в гриву? Это когда наши «зевсы» вспыхивали, как солома, выплевывая хрипящие от боли дымящиеся экипажи? Это когда Ди Вайо брел боком, закрывая руками рваную рану на животе, чтобы не выпала печень? Это когда плазмой шандарахнуло точно в командный пункт, и на полгода мы остались без офицеров – испуганные, растерянные, подавленные? Или когда вторичной волной сожгло склады, и семь месяцев мы, голодные, паршивые, небритые, ели местных животных и начали пить дождевую воду?

Кстати, местных животных сначала одолей. Эти клубки когтей – сущий ад. Один «висельник» убил четверых наших, пока его смогли пристрелить. Висит на дереве и – ап! – смертельным комком вниз, и вертится, и прыгает, растопырив когти. Эджворт доказал, что и не животное это вовсе. А вроде как часть дерева. Трупы удобряют почву, понимаете? Вот дерево и бомбит все живое симбионтами.

Вы видели, как осколком человеку срезает лицо, когда он мочится? Я видел.

Мы долго глумились над нашим «долгом перед Отчизной». Священным, если я не ошибаюсь, долгом. Сидим, медленно издеваемся, грустно хохочем. А потом запоют местные деревья, и мокрые мурашки по спине от этого стона.

Фотографиями жен и девушек мы разжигали огонь. Все равно они уже не наши. А тех. Речистых. Которые в безопасности.

Гефестит. Здесь, на этом дождливом шарике. Ни черта хорошего нет – вирусы, когти, безумный острый ветер… зато гефестита – мегатонны. Одновременно это обнаружили и синие.

Дипломаты не справились, политики договориться не смогли, кто-то высадился первый, кто-то второй, и при этом оба считали себя первыми. Потом первый выстрел, которого все так ждали. И началось.

Мне кажется, разум – это жадность и вороватость. Разум, вышедший в космос, – это космическая жадность и вороватость.