Полдень, XXI век, 2009 № 06 - [35]

Все собаки чешутся. Абсолютно все. Не имеющие блох — тоже. И даже гипотетически стерильные. Быть собакой — значит чесаться. Даже если в этом нет никакой необходимости. Просто так, от скуки, или, чтобы убедиться, что твоя шерсть растет не только там, где ее видно глазами.

А что страшного в собаке? Конечно, зубастая пасть. Человек генетически боится зубастой пасти; это плата (впрочем, небольшая) за его обезьянье происхождение. Поэтому-то фильмы ужасов однообразны: крокодилы, акулы, «чужие» с их двойной пастью. Бесконечные вариации пасти, ничего более. Свою-то челюсть, того и гляди, со скуки вывихнешь.

Так вот, у этой собаки пасти не было. Щель между верхней и нижней челюстью была плотно закрыта густой длинной шерстью. Ни разу не высунулся язык, не было слюны; не было ни одного зевка, ни одного звука, хотя происходящее должно быть довольно скучно для обыкновенной собаки. И это отсутствие пасти пугало больше, чем любые зубы. Если я побегу и она меня догонит, вдруг откроется у нее нечто совсем уж кошмарное. Может, пасть у нее до половины туловища, ведь границ никаких не видно, или полна мерзких червей, которых собака не хочет выронить, и поэтому не открывает рот, или еще что-нибудь, что я и представить не мог, и поэтому боялся сильней всего.

Мы шли вперед между рядами безымянных могил. Их было много, на каждой только крест; мы шли и шли, переходя из ряда в ряд; казалось, этому не будет конца. Резко пахли ночные цветы. Я спросил, чтобы нарушить молчание:

— А здесь кто лежит?

— Безымянные герои космических войн. Те самые тысячи солдат военного космофлота, которых авторы, не колеблясь, бросают на верную гибель в пространственных битвах, чтобы множеством их смертей оттенить слащавый хэппи-энд с десятком победителей и одним счастливчиком, заполучившим-таки свою принцессу. Вообще многие персонажи не удостаиваются имен. Вот ты, например. У тебя есть имя?

— Я не персонаж!

— Брось! Ты разве не знаешь, что весь мир — театр, а люди не более чем актеры? Так как тебя звать?

Тут я разозлился. Почему я должен что-то рассказывать о себе этому старому грибу, даже имеющему страшную собаку? И я выпалил:

— А шел бы ты знаешь куда!

Старик спокойно ответил:

— Я так и думал. Ладно, пошли. Тут много интересного. Взять, например, Ихтиандра. — Смотритель подкрутил колесико лампы — стало светлей. — Удивительно, что доктор Сальватор дал ему рыбье дыхание, но оставил человеческое пищеварение. Мальчик был обречен изначально, ведь он не мог питаться в море, а Сальватор не мог этого не понимать. После освобождения парень не проплыл и ста миль. Его даже не покормили перед отплытием! Он не мог раздобыть себе еду на дне, из-за недоступных глубин, а поймать рыбу в толще воды без всякого оружия невозможно. Путь на берег тоже был ему заказан. К тому же, не свойственное человеку плавание требует от его организма колоссальных энергозатрат. Бедный Ихтиандр умер от истощения. Он превратился в скелет, обтянутый кожей. И даже акулы на него не позарились. Я похоронил его здесь, на другом конце территории.

Дед уверенно зашагал дальше. Мы минули плиту с надписью:

Доуэль

Профессор

— Я не стал писать «голова». Ведь человеческая сущность находится в голове, поэтому она и есть человек, согласен?

— Согласен.

Опять несколько безымянных плит, а потом:

Боб Горилла

Фараон Бенкер

Слизняк

Норманн Очкарик

Каллоген

Пит Болячка

Хлюст

Пудель

Артур Барбридж

Сталкеры

— И ведь братской сию могилу не назовешь, — старик опять погладил собаку, — какие они братья — волки, сволочи. Все отдали за зеленые бумажки. Даже жизнь. Один разве Артур мог бы еще стать человеком, да, видно, не судьба… Ну, а я их вместе, чтобы, значит, каждому отдельно не копать. Тяжело отдельно копать, да и много чести будет. Это уже я решаю, как хоронить, ведь для автора они больше не существуют.

— А где же Панов? — вырвалось у меня.

— Кирилла там похоронили, хоть об этом и не написано. Понимать надо! Наверняка на родину увезли. Не оставили же его в душе!

Смотритель постоял молча, будто собираясь с мыслями:

— Ты знаешь, люди друг другу анекдот бородатый рассказывают: будто у каждого врача есть свое личное кладбище. Не знаю, как у врачей, но у каждого писателя кладбище точно есть. Просто они не думают об «отходах производства». Но кто-то должен думать. И кто-то должен хоронить.

— Почему вы?

— Почему нет? Ты, например, ведь тоже отходами занимаешься? Почему? А? Коллега!

Пораженный, я не нашел, что ответить.

Старик сказал еле слышно:

— Аркадий сюда иногда приходит. Бродит между могил, у «своих» останавливается. Стоит подолгу. Вроде как молча прощения просит у них, по его замыслу, погибших. Хотя у них с братом не так много покойников. Только уж, как бы это сказать, самые необходимые, что ли… Выстраданные.

— Кто приходит?

— Брось, ты все понял. Ладно. Покажу тебе еще одно захоронение, — видя мой безмолвный протест, он поспешно добавил:

— Самое последнее. Во всех смыслах. Я схоронил его только вчера.

На белой плите чернели свежие буквы:

Фрэнк Пул

Астронавт

Первый человек в системе Сатурна

— Я похоронил его прямо в скафандре. Из-за вакуумной диффузии замки скафандра срослись. Открыть их было невозможно. Думаю, для астронавта это нормально — в скафандре. Что скажешь?