Полдень, XXI век, 2009 № 03 - [48]

Амин Эль Омра обладал всеми свойствами, что присущи гиенам.

Александрийский физиолог знает, что величие гиены проявляется ночью.

Так же и величие человека по имени Амин Эль Омра проявлялось ночью, как морской камень обретает истинную окраску и переливы в проточной воде.

Тысячи тысяч рабов шли на торги, несли на предплечьях выжженные знаки Амина, торговцы прямо на рыночных помостах проверяли мужество юношей и девственность девушек — и все живое имело твердую цену.

Менялы и златокузнецы брали в оборот и в работу красное золото из его тайных приисков. Цветущие юноши шли по военным дорогам и падали в междоусобных схватках, стоило Амину пролить несколько капель вина на шелковый рукав, расшитый странными птицами, светящимися в темноте. Безымянные корабли приставали в чумных портах, изрыгая из трюмов черное дерево, диковинных зверей, невольников из всех частей света, пряности, драгоценное оружие, ткани и благовония, одна капля которых вызывает кровотечение, похоть или видения наяву.

Амин Эль Омра гнушался женщин — сама мысль о продолжении рода была ему ненавистна. Как смеет существовать сгусток плоти, способный сказать: во мне твоя кровь, отец!

В его доме не было женской половины. Место женской половины было отдано той части сада, куда он приказал свезти окаменелые деревья из пустыни, — и мертвые ветви тянулись в небо, как нищие, но не получали подаяния. Амин Эль Омра ненавидел волосы на лице и груди и свел их особой пастой, рецепт которой ему открыли евреи из Хивы, которым запрещено касаться щек железным лезвием. Волосы на щеках и над губою — то же самое, что трава на твоей могиле, — они признак возраста и времени, так писал Амин Эль Омра. И лицо его отражалось в Александрийском зеркале Страшной Матери, взятом из храма во время набега — лицо без имени и без изъяна — как лунный диск в кувшине для омовения — лишь коричная родинка слева над губой, как сердцевидное зернышко зрелого яблока, отмечало его. Он знал наизусть Коран, Тору и Новый Завет, нарушая заветы каждой из Книг, чтобы ни одна буква трех Книг не чувствовала себя обиженной.

Но убийства или заговора Амин Эль Омра не страшился — в его жилах текла кровь пророка, никто не решался пролить ее наземь. Говорили, что он может убить собеседника просто потому что он скучен и не красноречив. Он не соблюдал постов и открыто пил вино и брал с блюда щепоти зеленого меда гашишинов. Один старик дерзнул упрекнуть его за то, что своих врагов Амин норовит убить в спину, во сне или отравить. Амин рассмеялся и спросил: «Старик, я могу всё, хочешь я верну тебе молодость?» — «Как не хотеть, — вздохнул старик, — но разве ты — Бог, чтобы стереть с моего лица десятилетиями врезанные морщины?» Амин лишь смежил насурьмленные веки, и служители его сорвали с лица старика кожу скорняжным ножом, гладко выделали ее и набелили, как китайскую женскую маску. И послали страшный дар родным убитого — так что, воя на похоронах, они смогли увидеть лицо своего деда вечно юным и гладким, как золотое яблоко.

Имя Амина стало настолько горько и черно, что чистый человек не мог его произнести, не прополоскав рта соленой водой.

Трем страстям был подвержен Амин. Первой страстью была лютня — рубаб, из посеребренного конского черепа, с грифом удлиненным, как его трепетное горло. Этим инструментом Амин владел в совершенстве, пальцы его маленьких и слабых рук странствовали по струнам так, словно не имели костей.

Второй страстью его была каллиграфия.

Третья страсть — аравийские, персидские и варварийские кони.

Он один имел право повсеместно разводить и воспитывать их. Тысячи коней в самых отдаленных уголках земли носили на бедре то же клеймо, что и его рабы. Искусство начертания священных букв и искусство воспитания пустынных коней Амин Эль Омра сплел воедино, как жилы носорога в смазанной маслом плети, разрубающей одним ударом хребет вола.

Ему принадлежали пять колен арабских коней от пяти кобыл Соломона: сиглави, кохейлан, хамдани, абейан, и шестнадцать младших колен, и сто двадцать шесть безупречных разновидностей.

В предрассветные часы, когда над плоской белой крышей всходила звезда Зухра, звезда воров и любовников, Амин Эль Омра садился на краю крыши, брал чистый лист бумаги и с закрытыми глазами записывал советы о воспитании резвого жеребенка. Ветер приносил с востока красноватую пыль, которая скрипела на зубах и придавала глотку вкус ржавчины и крови. И в слепоте верная рука Амина не ведала, что выведет следующей строкой, — потому что красота начертания букв неотъемлема была для него от красоты поступи аравийской кобылицы. Так смешивались два искусства, как два голоса в одной песне:

«Первый месяц жеребенок под матерью и питается только ее молоком. Затем в продолжение пяти месяцев прибавляй козьего молока с кровью антилопы, сокола и человека, сколько выпьет.

Следующие шесть давай ему верблюжьего молока и пшеницу, моченую в воде с финиковой пастой.

Годовика отнимай от молока, пусть кормится только пшеницей, люцерной и чистой травой.

В два года бери его в работу, корми ячменем, как взрослого, но летом давай в полдень кашицу — возьми две горсти муки и мешай руками в воде, процеди и жидкую часть дай выпить. Показывай ему полет птиц, бег юношей, взмах кривого меча, приведи и дай ему слушать сладостный крик женщины в первую брачную ночь — тем укрепи тайную кость его сердца».