Полдень, XXI век, 2009 № 02 - [46]

Иван Петрович осекся и замолчал. Что тут скажешь? Может быть, надо соврать? В конце концов, тут решается его дальнейшая судьба, да и обман такой незначительный. Сказать: не знаю, и все. Кто докажет обратное? Фролов почувствовал, что начинает краснеть.

Долуг смотрел на него тремя парами немигающих глаз. Стать таким же. Измениться внешне, не меняясь внутренне. Иван Петрович вдруг испытал непонятное ощущение неправильности происходящего. Нереальности творящегося. Бежать от лжи, дабы плодить ее самому?

— Наверное, все-таки связано, — сказал он прямо в эти черные точки.

Потом посмотрел на чарга. Тот перестал ощупывать блестящую штучку, чуть наклонил голову и внимательно наблюдал за ним.

Повисла несколько неудобная тишина. Фролов понимал, что его изучают, внимательно и досконально, словно под микроскопом. Отыскивая малейшие несоответствия, чтобы было проще поставить в анкете на эмиграцию: «Отказано».

— Я выступил на митинге и прочитал стихотворение одного землянина, русского, жившего много лет назад. Разве есть в этом грех? — вдруг сам спросил Иван Петрович. — Разве должны мы забывать лучшее, угождая усредненной серости, пришедшей к власти?

«Ну, вот ты и подписал себе депортацию на далекую родину, Иван Петрович».

— Хорошо, — проскрипел долуг, — вы знаете наши правила. В кого бы хотели мимикрировать в случае… — он на секунду замолчал, — положительного рассмотрения вашей заявки?

Отвечать Фролову уже не хотелось. Хотелось уйти из этой комнаты, где так неудачно разыгрался последний акт ужасного фарса под названием «Жизнь и муки Ивана Петровича Фролова».

Уйти в «карантинник», остаться наедине с самим собой. Лечь спать и не думать, что делать дальше. Пока, хотя бы.

Сипионцы ждали.

— В чарга, — ответил Иван Петрович из вежливости.

— Спасибо, пройдите в блок временного содержания. Вас известят о решении комиссии в течение кварты.

Иван Петрович встал, чуть поклонился по старой привычке и на деревянных ногах покинул кабинет.

Он шел за выскочившим невесть откуда роботом-проводником, и было отчего-то очень тоскливо на душе. Словно предал он только что свою Россию, свое несуществующее более отечество, поглощенное метакорпоративным правительством Земли. Запретившим многое из того, чем он жил, многое из того, что он и называл для себя — Родина.

Фойе с пластиковыми креслами опустело. Рабочий день на Сипионе закончился.

Чарг, принимавший Фролова, в последний раз пробежался по пульту, положил его на стол и повернулся к долугу. Тот ритмично сжимал и разжимал щупальца. Думал о чем-то, нервничал.

— Что думаешь, Яков Моисеевич? — с трудом сказал чарг.

Голосовые связки странно произносили родную, но непривычную речь.

— Думаю, Володя, думаю, — надо полагать, долугу было так же нелегко произносить земные слова.

— Не о Фролове ли?

— О нем, Володенька. Как же все-таки было проще получить место на жительство в наше время. Я, к примеру, вообще получил его автоматически, когда маму и папу пригласили сюда на постоянное жительство. И автоматическую мимикрию.

— А почему, кстати, не в чарга или хотя бы в сдаци? Это ближе к земной физиологии все-таки.

— Выбор родителей, — если бы долуг мог пожать несуществующими плечами, то, наверное, он так и сделал бы.

— Ну, тогда вам повезло. Мне в первую волну было не так уж и просто. Если бы вы не пришли на выручку, не знаю, где бы я сейчас сидел. В иносказательном так сказать роде.

Помолчали.

— Надо помочь человеку, — выразил мучающую обоих проблему чарг. — Хоть кто-то стихи еще помнит. Интеллигент российский. Он им там, на митинге, Есенина читал: «Белая береза под моим окном…»

— «.. Принакрылась снегом будто серебром…», — подхватил долуг.

— Давайте подправим некоторые ответы, да и анкету чуть-чуть, — решительно махнул несуразно маленькой ручкой чарг. — А вы, Яков Моисеевич, направление на мимикрию ему когда делать будете, поставьте, что он прошел еще пару курсов: по психологии общения и физиологии чаргов, например. Для положительного впечатления.

— Так и быть, Володя. Авось не заметят.

Они принялись за работу. Некоторое время чарг и долуг старательно чистили, подправляли, добавляли данные в информатории и анкете Ивана Петровича Фролова.

Который, разумеется, ничего не знал о происходящем. В настоящее время он нервно шагал по небольшой комнатке с выведенными на стены видами реки Волги, размышляя, как остаться самим собой, теряя либо самого себя, либо себя самого.

— А как у тебя, Володя, новое есть что-нибудь?

— Немного, — ответил чарг. — Думаю, на сборник наберется. Только кому его тут издавать? Тут не нужны стихи. Эх. Есть у меня на Марсе знакомый. Хочу ему весточку отправить. Глядишь, разместит там в сети, прочитают, кто еще умеет.

— Это хорошо, это нужно. Но уж один-то слушатель и тут у тебя есть. Прочитаешь, что-нибудь старику?

Чарг откинулся на кресле, помолчал и, чуть запинаясь, начал тихонько говорить:

В декабре там идет снег.

Белым сыплет с серого неба.

В той далекой родной стране,

Где я с самого детства не был…

Дмитрий Смоленский Антракт Рассказ

Все должно было закончиться уже скоро, поэтому мы с Юлькой решились на последнюю прогулку. Нет, из дому мы выбирались каждый день, но это были вылазки по делу: обойти окрестные магазины в поисках мелочей, способных скрасить наш быт, поговорить в очереди у действующей в частном секторе водоразборной колонки с теми, кто решил остаться, получить в полдень с маленького грузовичка очередные полбулки свежего хлеба на нос. Никогда не думал, что государство сможет справиться с этим проблемами — организует планомерную эвакуацию всех пожелавших выехать, сохранит порядок на оставляемых территориях, да еще и до последнего будет снабжать продовольствием и медикаментами остающихся. Скорее, я уж паники ждал, разгула бандитизма с мародерством. Да и хорошо, что ошибся — хоть в последние дни не нужно бояться людей.