Хвиной молча переносил насмешки, и молчание оказалось самым верным средством заставить насмешников замолчать.
Надев артиллерийскую фуражку, Хвиной направился к Аполлону. У речки встретил Федора Евсеева — старшего брата Наташки, моложавого казака со смуглым бритым лицом и нагловатыми карими глазами. Федор тоже шел к Аполлону: у него сватают дочь, а у невесты нет штиблет с калошами. Разглядев девку, сваты так и заявили отцу:
— Слов нет — девка красивая, да нам с ее лица воды не пить. Не обижайся, голодранка она у тебя…
Сегодня утром Федор ходил к Степану, но старик заупрямился и отказал в деньгах. Оставался один исход: просить у Аполлона.
— Как думаешь, сват, займет или откажет? — спросил он Хвиноя.
— Как знать… Может, и даст. Только ты, брат, того: ниже низкого и тише тихого…
— Да надо же мне девок своих сбыть, руки развязать! — и Федор засмеялся в сивые усы.
Переулком, медленно ступая, подошли они к воротам Аполлона. В глубине двора высился большой щеголеватый курень. Вокруг него разбросались длинные каменные конюшни, базы, сараи и амбары. На гумне, около высокой клуни, стояла паровая молотилка. За куренем густые вербы кричали тысячью грачиных голосов.
Хвиной открыл ворота, собаки подняли оглушительный лай.
— Цыть! Замолчать! — послышался строгий окрик, заставивший собак разбежаться в разные стороны.
Из конюшни вышел сам хозяин, ведя в поводу гнедого, тонконогого и выхоленного коня. Конь, то и дело поднимаясь на задние ноги, закидывал вверх голову. Сам хозяин, гладко выбритый, поседевший, но еще бодрый, крепкий казак, одет был в полушерстяную пару. Сапоги его ярко блестели, а на голове сидела армейская фуражка, украшенная зубчатой кокардой.
Увидев вошедших, он остановился.
— Стой, сатана! Разыгрался, проклятый сын! — крикнул он на коня, одергивая его за повод.
Хвиной и Федор, держась на расстоянии, сняли фуражки.
— Здорово живешь, Аполлон Петрович, — приветствовал Хвиной хозяина.
— Доброго здоровьица, — сказал Федор Евсеев.
— Слава богу, — глядя в землю, отвечал Аполлон.
— Куда собрался ехать? — спросил Хвиной.
— Думал, да, верно, не придется. На общество надо.
Отвечая, он по-прежнему смотрел вниз и в сторону.
— Как же так?.. Говоришь, что общество будет, а хуторской полицейский с наказом не ходил, — обронил Федор Евсеев.
— Знытца, общество будет. Раз говорю, то и будет, — скороговоркой ответил Аполлон.
— На обществе-то о чем разговор пойдет? — спросил Хвиной.
— Надо, знытца, в Зыковом логу пруд запрудить. Нам со Степаном, хоть кричи, надо! У меня там сто десятин земли, у Степана — с полсотни наберется. Лето и осень там работаем, а быков поить негде.
— А нам-то, Аполлон Петрович, пруд в Зыковом не нужен. У нас земли там нету, — необдуманно сказал Федор Евсеев.
Хвиной незаметно наступил свату на ногу, хотя ошибку исправлять было уже поздно.
Аполлон небрежно улыбнулся.
— Нет, знытца, Федор, не так ты рассуждаешь. Нет у тебя скотины, так ты ее наживи. Ты вот приторговываешь на рынках скотиной, так? Умней торгуй, не ленись, не разгульничай! — вразумлял Аполлон, раздражаясь и хмуря седеющие брови.
— Понятно, пруд каждому нужен. Нынче у меня нет скотины, а завтра она, может, и будет, — примиряюще сказал Хвиной.
— Так-так, знытца, — подхватил Аполлон. — Ты, знытца, Хвиной, зачем пришел?
— Петьку в погонычи отдать надобно. Зяби хочу заработать.
— А ты, Федор?
— Деньжат занять. На калоши дочери… Выручи, Аполлон Петрович.
— Знытца, подождите, а я сейчас.
Пустив коня за ворота, Аполлон ушел в курень, а Хвиной и Федор остались на месте. Переступая с ноги на ногу, они долго молчали. Затем Федор Евсеев, быстро позабыв о своей неловкости, стал посмеиваться над сватом Хвиноем:
— Завтра приду к тебе, а у тебя — полный баз скотины. Наживешь ее…
Хвиной не отвечал. Ему было не по себе, хотелось скорее уйти, скорее вырваться на волю, вернуться домой, к тому серому, бедному, чем жил он каждый день и что сейчас казалось не таким уж тяжелым.
Из куреня послышалась брань Аполлона. Один из его работников, выскочив без шапки на крыльцо, побежал к гумну. Вслед за ним вышел и сам хозяин. Сойдя с крыльца, он поманил к себе Хвиноя и Федора и, когда они подошли, сказал:
— Погоныч мне нужен. Ты, Хвиной, присылай Петьку. Знытца, работа ему найдется.
Он вскользь улыбнулся, обратившись к Федору, внезапно стал строгим:
— Денег нету, Федор. Нету их. Откуда они?.. Можешь вот эту взять… — И достал из бокового кармана пиджака сорокарублевую керенку. — На вот… Только не забудь и мою просьбу: пришли жену и девку обмазать сараи. Высохнет обмазка — пришлешь побелить.
— Пришлю. Прислать жену и девок — дело не хитрое. Только ты, Аполлон Петрович, займи еще хоть столько же, — настаивал Федор Евсеев.
— А на обществе хорошо пошумишь? Пошумишь, чтобы пруд прудили и чтоб рабочих наряжали не с рогатого скота, а с души? С души, знытца! — твердо повторил Аполлон.
— Дашь, так и пошумлю! — нагловато усмехнулся Федор Евсеев и, получая вторую бумажку, спросил: — А когда же на общество?
— Сейчас же идите туда! Я подъеду.
Хвиной и Федор, направлявшиеся к речке, теперь повернули на выгон, через который лежал путь к атаману. Там должно было состояться хуторское общество.
