Покушение на крейсер - [3]

"День славы настает..."

Николай Михайлович накинул японский халат, прошел на кухню. Горничная Стеша, прикрывая вырез ночной рубахи, испуганно выглянула из своей комнатки.

- Чтой-то вы в такую рань, Николай Михалыч?!

- Приготовь бритье, Стеша, и крепкий чай, - распорядился Грессер. Бритье в ванную, чай в кабинет. Барыню не буди. Мне на службу надо.

Горничная поспешно притворила дверь и зашуршала юбками.

"Дура, - усмехнулся Грессер, - решила, что к ней пробираюсь... Интересно, закричала бы или тихо впустила?"

Он тут же рассердился на себя за эти плебейские мысли, недостойные великого дня. "День славы настает..." Эта строчка из "Марсельезы" припомнилась еще там у окна, когда он глядел на угрюмую глыбу крейсера, и теперь он без тени иронии повторил ее. Да, сегодня или никогда... Сегодня он, капитан 2-го ранга Николай Грессер, потомок петровского адмирала-шведа, военный моряк в восьмом колене, свершит то, что назначено ему судьбой и историей. Грессер был третьим офицером на флоте - после старшего лейтенанта Павлинова и вице-адмирала Колчака, - который брил и бороду, и усы. Это требовало известной смелости, ибо император не благоволил к бритолицым офицерам.

На сей раз пальцы слегка дрожали, плохо слушались, и он дважды порезался. Замазав порезы квасцами, Николай Михайлович заглянул в зеркальце "жокей-клуб". В этот день он хотел запомнить свое лицо. Кто знает, быть может, видит его в последний раз. В серых остзейских глазах застыл странный сплав тоски и безверия, страха и злой решимости. Но тонкий хищный нос и волевые губы ему по-прежнему нравились.

Грессер переоделся в чистое белье, надел новый китель, сшитый у самого модного в Кронштадте портного еще до февраля и потому сверкавший упраздненными погонами. Он не стал их снимать. В такой день можно позволить себе это. И кавторанг с презрением покосился на повседневную тужурку с нарукавными галунами "а ля бритиш нэйви", введенными Керенским в угоду взбаламученной матросне.

Он стянул с пальца массивное обручальное кольцо и придавил им записку на столе. "Ирина! Собери в дорогу самое необходимое. Жди нас с Вадимом вечером в Териоках по известному тебе адресу. Мы должны срочно оставить Питер. Не волнуйся, родная, все будет хорошо. Твой капитан Немо".

Заспанная Стеша принесла чай.

- И кудай-то вы ни свет, ни заря?!

- Война, Стеша, война. Война и революция. Грешно спать в такое время, - торопливо отхлебывал чай Грессер, - и передай Ирине Сергеевне мой наказ: уезжать из города не мешкая. Я пришлю верного человека, он вам поможет.

Чай, подернутый ароматным парком, был в меру горяч и терпок. Кавторанг допил стакан залпом и, не слушая причитаний горничной, решительно направился в прихожую. Стеша не успела даже подать шинель. Грессер облачился сам, пробежался пальцами по золоченым пуговицам, привычным жестом проверил, как сидит фуражка, но вместо холодка кокарды ощутил колкое шитье непривычного "краба", учрежденного Керенским.

Осмотрев барабан, переложил наган в карман шинели (без погон).

Стеша при виде оружия жеманно ойкнула.

- Подай дождевик, - оборвал ее Грессер.

Нахлобучив на фуражку просторный капюшон и убедившись, что "краб" не виден, Николай Михайлович вышел из квартиры.

25 октября 1917 года

4 часа утра

Матрос 1-й статьи Никодим Землянухин проснулся от того, что увидел во сне, как гадюка цапнула его за ногу. Нога загорелась, заныла... Но то уже было не во сне, а наяву. Вчера царапнула лодыжку юнкерская пуля в перестрелке у Николаевского кавалерийского училища. Вроде пустяк, весь день ходил с перевязкой, к утру же вишь как взяло, задергало... А тут еще и змея приснилась... Аспида во сне видеть, известное дело, хитреца встретить. Но хитрецов Никодим среди своих корешей не числил, а иных встреч не предвиделось. Кряхтя и охая, Землянухин сел на скрипучей экипажной койке.

Матросы с подводного минного заградителя "Ерш", намаявшись за день, храпели во все завертки.

Никодим достал из-под подушки бинт и поковылял в коридор - на свет, рану посмотреть да свежей марлей замотать. У питьевого бачка гремел кружкой Митрохин, минный боцманмат и председатель лодочного судкома. Был он в тельнике полосатом, в исподнем и сапогах.

- Охромел, браток? - участливо поинтересовался Митрохин. - Эк тебя не ко времени клюнуло! Нынче контру вышибать пойдем, а ты обезножел...

- Юнкера подковали.

- Вот что, - распорядился Митрохин. - Все одно ты не ходок пока. А у меня каждый боец на счету. Заступай-ка ты на весь день в караул "Ерша" охранять. Не ровен час, какая стерва полезет. Лодку, сам знаешь, в момент затопить можно.

- И то жалко - новехонька, - соглашался Землянухин, перетягивая лодыжку. - В море еще не ходила... Не робь, догляжу.

- Скажи баталеру, чтоб цельных две селедки выдал, буханку хлеба и шматок сала, как пострадавшему от наемных псов капитала.

- Ишь ты, - усмехнулся Никодим. - Складно заговорил.

25 октября 1917 года

5 часов утра

Долги осенние ночи в Питере. Еще и намека на рассвет не было. Шквальный ветер расклеивал желтые листья по мокрой брусчатке Конногвардейского бульвара. Грессер шагал, прикрывая лицо отворотами дождевика. Он сворачивал в безлюдные переулки и, если впереди маячили какие-либо фигуры, пережидал в подворотнях, грея в ладони тяжелую сталь нагана.