Покушение - [97]

— Можно приступать, мой фюрер! — объявил Борман и подвинул Гитлеру кресло.

Фюрер сел. Листки бумаги плясали в его руках.

— Внимание, запись! — скомандовал Борман.

Гитлер надел очки и тем не менее вынужден был наклониться, чтобы прочитать сантиметровые буквы, которые ему печатали на специальной пишущей машинке. В горле у него клокотало — казалось, он задыхается.

— Включите микрофон на полную мощность! — приказал Борман техникам шепотом.

А в полусотне метров криминалисты особой группы с серьезными лицами занимались на первый взгляд детскими играми: они просеивали песок. И их усилия были вскоре вознаграждены — среди мусора были найдены металлические и кожаные кусочки, а также остатки железных кусачек.

Кусочки металла, как было потом установлено, принадлежали взрывному устройству британского производства. Для его подрыва, вероятно, был использован химический взрыватель. Обнаруженные кусочки кожи являлись частями портфеля, который, по показаниям свидетелей, принадлежал полковнику Штауффенбергу…

— Это нужно передать немедленно! — приказал Гитлер после того, как с трудом дочитал до конца свое воззвание. — Передать и многократно повторить!

Это произошло вскоре после 19 часов.

Гитлер возвратился обратно довольный. Борман заверил его:

— Воззвание произведет повсюду колоссальное впечатление, мой фюрер!

Кейтель поздравлял:

— Это были убедительные слова!

Техник по звукозаписи с готовностью докладывал:

— Идет запись!

Потом записывали выступления рейхсмаршала Геринга и гросс-адмирала Деница. Их речи также изобиловали привычными формулировками, но Борман слушал с предельным вниманием, стараясь не упустить ни слова из сказанного.

— Когда вы сможете передать это в эфир? — спросил он по окончании записи.

— В ближайшее время, — заверил его ответственный за запись механик.

Борман был удовлетворен и выразил свою благодарность не только словами, но и весьма щедрыми дарами: кофе в зернах, колбасами, кондитерскими изделиями. Слишком большие надежды возлагал он на эту радиопередачу.

— Это сработает! — прошептал он Кейтелю.

Прошло более пяти часов, прежде чем передача вышла в эфир. Но хотя ее и передали поздно, она все же не опоздала.

— По мне, вы можете спокойно обыскать квартиру, — заявил Константин фон Бракведе с независимым видом.

— Действительно? — чуть изумился Фогльброннер.

— А почему бы и нет? В конце концов, нам нечего прятать. Не правда ли, Элизабет?

Она кивнула, пытаясь не смотреть в сторону комода, в ящике которого был спрятан портфель капитана. Она не спускала глаз с Фогльброннера, а тот, словно в раздумье, произнес:

— Зачем мы будет осложнять то, что кажется уже достаточно ясным. Не лучше ли принять за истину добровольное признание?

— Какое признание? Кто признался? — спросила Элизабет, подавшись вперед всем телом.

— Хотя бы этот еврей! — Фогльброннер вздохнул то ли облегченно, то ли озабоченно: — Он признался, что застрелил блоклейтера. Господин Йодлер позаботился об этом.

— Да ведь это чистейшая бессмыслица! — воскликнула графиня Ольденбург.

— Я полагаю, что это нас не касается, — проговорил предостерегающе Константин.

Фогльброннер улыбнулся:

— Я за достоверность и стараюсь, если это возможно, не преувеличивать. Конечно, я допускаю, что вам обоим было неизвестно о еврее, скрывавшемся в квартире.

— Одно по меньшей мере мне известно точно, — сказала графиня Ольденбург-Квентин решительно, — гость фрау Валльнер не может быть обвинен в убийстве, так как в ту ночь он не покидал квартиры. От нашей входной двери всего два ключа: один по соображениям безопасности висит у управляющего домом, то есть у Йодлера, другой всю ночь находился у меня. Дверь была закрыта. Это я могу засвидетельствовать.

— Вы все хорошо обдумали? — снисходительно спросил Фогльброннер.

— Здесь и обдумывать нечего!

Фогльброннер взглянул на свои ручные часы. Препирательства подобного рода вполне устраивали его: у него все еще не было исчерпывающих директив Майера. И Фогльброннер сделал как бы приглашающий жест:

— Если хотите меня проводить…

— С вами пойду я! — Лейтенант встал рядом с графиней, однако Элизабет энергично запротестовала:

— У тебя свои дела, и нет необходимости вмешиваться еще и в это! Я улажу все сама.

Таким образом, лейтенант остался в комнате один. Он чувствовал себя покинутым, несчастным, непонятым. Элизабет все больше отдалялась от него. Терзаемый мрачными мыслями, он тупо уставился себе под ноги, на бухарский ковер. Затем перевел взгляд на комод, в котором, как ему было известно, лежал портфель его брата, и, словно притягиваемый какой-то магической силой, медленно шагнул к комоду.

— Меня, милый Бракведе, гнетет чувство, что, к сожалению, не все идет как надо, — признался генерал-полковник Бек.

— Хуже некуда, — подтвердил капитан.

Бек подвел его к оконному проему. Он знал, что с этим человеком можно говорить откровенно. Генерал-полковник охотно бывал в доме Бракведе и считал себя в некотором роде отцом Фрица. Впечатление небрежности и подчеркнутого безволия, которое производил капитан с первого взгляда, было обманчивым.

— В чем мы ошиблись, Бракведе?

— Мы приняли крыс за полноценных домашних животных, — Бракведе произнес это с нескрываемой злостью. — Мы должны потребовать, чтобы все эти деятели, невзирая на чины, решили наконец, на чьей они стороне. Или у них есть честь — или нет.