Наконец штурмбанфюрер, пересилив себя, рассмеялся:
— Господи! Я ведь не круглый идиот и прекрасно понимаю, что весь этот розыгрыш понадобился вам как надежная гарантия выполнения всех поставленных вами условий…
Фогльброннер облегченно вздохнул — Майер опять оказался прав.
— У меня сразу появилось какое-то странное чувство, как только я вошел сюда и увидел посреди стола этот «сюрприз».
— Помолчите-ка лучше! — недовольно проворчал штурмбанфюрер и, обращаясь к Леману, продолжал. — Мы все подготовили, как было условлено: заграничный паспорт, тысячу настоящих долларов, железнодорожный билет на проезд в вагоне первого класса до Базеля, разрешение на выезд со специальным пропуском.
— С Базелем я не прочь познакомиться, — сказал Леман.
— Ну так в чем же дело, дорогой? — К штурмбанфюреру вернулась его обычная уверенность. — А теперь уберите с кнопки вашу клешню — это меня нервирует. Договор дороже денег!
— И вы не будете охотиться за мной? — спросил Гном. — Не закроете границу и не внесете меня в списки лиц, подлежащих задержанию, если, конечно, предположить, что мне удастся выйти из этого дома?
— Даю вам слово, — заверил его Майер.
— Слово подлеца, — уточнил Леман.
Штурмбанфюрер побагровел, а затем выдавил с угрозой:
— Не заходите слишком далеко!
— Он не хочет… — с ужасом прошептал Фогльброннер.
— Не двигаться! — предупредил специалист по взрывчатым веществам. — Секунда и…
— Леман, будьте благоразумны, — хрипло проговорил штурмбанфюрер.
— Что такое благоразумие? — презрительно посмотрел ефрейтор на Майера. — Для чего оно нужно, если живешь среди шакалов? Не лучше ли попытаться прикончить нескольких из них, прежде чем погибнуть самому.
— Он ведь не шутит… — еле слышно произнес Фогльброннер.
— Он хочет всего-навсего, чтобы мы наложили в штаны, — возразил Майер, не теряя самообладания.
— Взрыв может снести половину дома… — уточнил специалист по взрывчатым веществам.
— Это не суть важно, — вяло возразил Леман. — Вы разве не обратили внимания, что здесь размещаются партийные учреждения. Один партайгеноссе предоставил, между прочим, это помещение в мое распоряжение, а на это время назначил совещание в подвале, стало быть, мы здесь одни.
— Чего вы хотите? — покорно спросил Майер. — Требуйте!
— Чтобы вы вернули мне двоих покойников и одного кандидата в покойники, то есть графиню Ольденбург, лейтенанта фон Бракведе и графа.
— Это же, это… — Штурмбанфюрер растерянно смотрел на Лемана, его лицо покрылось пятнами, он дрожал всем телом. — Нет, это же невозможно!
— А кроме того, я требую вернуть мне мою родину, в гибели которой повинны вы и вам подобные…
— Боже мой! — задыхаясь, пролепетал Фогльброннер.
— А теперь будьте вы все прокляты! — почти весело воскликнул Леман и нажал на кнопку.
Дом задрожал, на несколько секунд скрылся в густых столбах дыма и рухнул, похоронив под обломками и гестаповцев, и ефрейтора Лемана.
Перед Роландом Фрейслером предстал бывший генерал-полковник Эрих Гёпнер, и председатель «народного трибунала» заранее предвкушал дьявольское удовольствие от общения с ним. Еще при изучении документов он наметил Гёпнера в качестве подходящей мишени для своих насмешек.
— Итак, обвиняемый, — начал председатель, не глядя в свои записи, — еще 19 июля вы отправились в Берлин. Зачем?
На этот вопрос Гёпнер охотно ответил:
— Моя жена получила от скорняка Зальбаха приглашение на примерку шубы, которая ей досталась в наследство от матери…
Фрейслер с удовлетворением хмыкнул — этот Гёпнер сам шел на крючок.
— Стало быть, вы отправились в Берлин по просьбе жены?
— Да, — кивнул Гёпнер. — Кроме того, из Берлина я намеревался позвонить в Шлаве, надо было запастись сигарами… И потом, я хотел помочь своей жене.
— Об этом вы уже говорили, — со скрытым злорадством напомнил Фрейслер.
Две сотни зрителей, присутствовавших в зале, засмеялись, волны приглушенного веселья докатились до судейского стола. Гёпнер немного удивился — он явно не понимал, что здесь происходит. Председатель же наклонился вперед, поближе к микрофону, и продолжил словесное избиение Гёпнера, самым бессовестным образом используя его простодушие. Он ставил одну ловушку за другой, и генерал-полковник попадал в каждую из них. Поток оскорблений лился на него, как из ушата. Его поочередно обозвали трусом, человеком, которого за нерадивость удалили из вермахта, честолюбцем, выжившим из ума, предателем государственных интересов, беспринципным негодяем и пособником убийц.
Гёпнер попытался было защитить себя, как-то оправдаться:
— Я считал, что фюрер мертв!
Но Фрейслер обрушил в микрофон целый фонтан своих верноподданнических излияний:
— …Фюрер для немецкого народа бессмертен. И даже если он умрет, то в наших сердцах будет жить вечно… Верность… Вы… убийцы фюрера… прикидываетесь простачками. Между тем самый тупой осел уже знал, что произошло…
Гёпнер вновь и вновь уверял, что принял участие в заговоре, будучи убежденным в том, что выполняет свой солдатский долг, и в заключение заявил:
— Я не считаю себя свиньей.
— Не считаете? — спросил Фрейслер. — Кем же вы предпочитаете быть?
Гёпнер растерянно смотрел вокруг — дуэль с председателем «народного трибунала» оказалась ему явно не под силу.
