Покушение - [133]

— Поставьте в известность лейтенанта Константина фон Бракведе — пусть он позаботится о графине. Хорошо? — вопросительно посмотрел он на фон Бракведе.

Граф кивнул.

Затем появились два чиновника для допроса. Один принялся диктовать заранее подготовленное заявление, другой — печатать на машинке. В заявлении значилось следующее:

«Я, граф Фриц Вильгельм фон Бракведе, активно участвовал в планирование и подготовке покушения на Гитлера. Я был деятельным участником и одним из руководителей заговора двадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года на Бендлерштрассе. Я вполне сознаю значимость связанных с этим поступков и последствия данного признания».

После того как граф фон Бракведе подписал это заявление в пяти экземплярах, штурмбанфюрер Майер забрал их себе и отослал чиновников. С огорченным видом он осмотрел свой кабинет, скудно обставленный и заваленный пыльными бумагами, потом потряс пятью листочками и сказал:

— Я разорву на клочки эти бумажонки, стоит вам только произнести: «С этой минуты мы сотрудничаем».

— Не рвите эти бумаги, — промолвил граф.

Майер пожал плечами:

— Тогда вам предстоит встреча с Хабеккером.

Председатель «народного трибунала» Роланд Фрейслер сидел в окружении заседателей — генерала Германа Рейнике и советника Лемле. Один из них был ярым приверженцем Гитлера, другой — просто чиновником, но оба с одинаковым рвением выполняли свой «долг».

Генерал Рейнике, теперь начальник одного из управлений верховного командования вермахта, с отвращением взирал на изменников и предателей, чередой проходивших перед его глазами. Все они, лишь за некоторым исключением, производили на него неприятное впечатление.

— Дорога правды тяжела, потому что она узка, но и легка, потому что пряма! — воскликнул Роланд Фрейслер. — Идите этой дорогой! — Председатель любил такие цитаты, они, по его мнению, помотали связать воедино Нибелунгов и Гитлера.

Однако все это оставляло генерала Рейнике равнодушным. Он не замечал ни ярких вспышек софитов, ни жужжания кинокамер, ни стягов со свастикой, которые висели позади него. И только когда взгляд Рейнике останавливался на бюсте Фридриха Великого, короля Пруссии, который стоял прямо перед ним, глаза его теплели.

Фрейслер, который вообще говорил на этих судебных заседаниях гораздо больше, чем все обвиняемые, их защитники и обвинители, вместе взятые, продолжал рычать:

— Совершена подлость, не знающая меры и границ! Преступники хотели украсть у нас фюрера, трусливо и злодейски убить его…

А генерал размышлял в это время о присяге, которая была постыдно нарушена, о неприкосновенности главы государства и, как бы ни действовал ему на нервы этот громогласный оратор в кроваво-красной мантии, был твердо уверен в том, что те, кто сейчас представал перед судом, не могли принадлежать к прусско-германскому военному сословию.

Среди обвиняемых находился и бывший генерал Гельмут Штиф. В потертом гражданском костюме, тощий, сгорбившийся, с застывшим лицом, он молча слушал, как Фрейслер распространялся о том, что он, Штиф, всего лишь «жалкий лжец».

— Сначала вы беспардонно лгали в полиции… — Под полицией Фрейслер, естественно, имел в виду гестапо. — Вы лгали, не так ли? Да или нет?

— Я умалчивал о некоторых вещах, — согласился Штиф.

— Да или нет? — взревел Фрейслер. — Между ложью и правдой нет никаких «если» и «но». Вы лгали или говорили чистую правду?

Обвиняемый заявил, что позднее он все рассказал, однако на Фрейслера его слова не произвели впечатления.

Штиф безучастно, словно он окаменел, молчал, когда Фрейслер называл полковника Штауффенберга убийцей и преступником, но, когда председатель «народного трибунала» запел о святой верности национал-социализму, не выдержал и напомнил ему о долге перед немецким народом.

Рейнике недоверчиво насторожился: по его мнению, изобличенный в государственной измене преступник не имел права так говорить. Что, собственно, происходит в их головах? И генерал с надеждой поглядел на председателя.

Роланд Фрейслер никогда не разочаровывал подобных надежд. Он с новой силой набросился на Штифа:

— Фюрер и народ едины! Что это за иезуитская оговорка, которую вы допускаете? Как вы думаете, что бы случилось, если бы кто-либо из готов сделал такую оговорку? Да его бы просто утопили в болоте…

Генерал Рейнике откинулся назад. С едва заметной улыбкой, полной горечи и презрения, он посмотрел на обвиняемого, а затем на мгновение закрыл глаза.

И за это мгновение одним приговоренным к смертной казни стало больше.

Аларих Дамбровский околачивался теперь в подвале здания на Принц-Альбрехт-штрассе.

— Вы и дальше будете моим подопечным, — подмигнул он графу, — ибо шпионил я за вами довольно успешно.

Камера, в которой находился Фриц Вильгельм фон Бракведе, была узкой и грязной, как наскоро опорожненное мусорное ведро. Руки его были в наручниках, железная цепь, обвивавшая тело, причиняла ему острую боль при малейшем движении.

— Вы должны научиться даже в таких условиях есть и писать, — посоветовал графу тюремный уборщик. — Потренируйтесь немного, и вы научитесь. Пока живешь, нет ничего невозможного. И потом, разве у этого странного полковника, этого Штауффенберга, была не одна рука?