Покуда я тебя не обрету - [332]

– Уильям, – сказала доктор фон Pop, – оглянитесь вокруг. Вы можете гордиться – ваш сын знаменит!

Он, однако, отказался оглядываться.

– Смотрите, Уильям, все узнают вашего сына! А вы так похожи! Стало быть, всем ясно – вы его отец! – сказала доктор Крауэр-Поппе.

– Но ведь на этом их мысль не останавливается, верно? – заметил Уильям. – Значит, они думают: ага, вот отец Джека Бернса, а это его третья или вторая жена – это я про вас, Рут, вы, очевидно, старшая из двух дам, но матерью Джеку никак не можете приходиться, слишком молоды.

– Уильям, что вы такое… – начала доктор Крауэр-Поппе.

– А на ваш счет, Анна-Елизавета, они думают вот что: кто эта молодая дама с обручальным кольцом? А, конечно, она с Джеком Бернсом! Тут они, безусловно, ошибаются – они просто еще не заметили чемодан, где у Рут смена белья.

– Пап!

– Папкин! – поправил Уильям.

– Папкин, давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

– А, о проститутках! Отлично. Или ты имел в виду Гуго? – спросил Уильям; тут раздался громкий щелчок, доктор Крауэр-Поппе открыла свою сумочку. – Хорошо, хорошо, отбой, я уже веду себя хорошо. Прошу прощения, Анна-Елизавета.

– Мне просто нужен платок, Уильям, мне что-то в глаз попало, – объяснила доктор Крауэр-Поппе. – Про ваши таблетки я даже не думала – еще рано.

Она открыла маленькую косметичку – наверное, там было и зеркальце, но Уильям не мог его видеть – и что-то убрала из краешка глаза платком.

– Давайте поговорим про то, как мы все проснулись по будильнику в два часа ночи смотреть, как Джек получает «Оскара»! – предложила доктор фон Pop и взяла Уильяма за руку; он посмотрел на нее словно на прокаженную.

– Рут, вы об Эммином «Оскаре»? – спросил Уильям. – От этого сценария Эммой несет за километр, не так ли, Джек?

Джек промолчал, а доктор фон Pop отпустила папину руку.

– Когда принесут еду, я помогу вам снять перчатки, Уильям, – сказала она, – есть вам удобнее будет без них.

– Ich muss bald pinkeln («Я хочу писать»), – объявил отец.

– Я отведу его, – сказал Джек врачам.

– Пожалуй, мне стоит пойти с вами, – сказала доктор фон Pop.

– Nein, – возразил Уильям. – Мы с сыном мальчики, мы идем в комнату, куда девочкам заходить не полагается.

– Уильям, ведите себя хорошо, – сказала доктор Крауэр-Поппе, отец в ответ показал ей язык и встал из-за стола.

– Не вернетесь через десять минут – я к вам приду, – предупредила доктор фон Pop, взяв Джека за руку.

– Джек, ваш отец рыдал от счастья, когда вы выиграли, рыдал и хлопал как одержимый! – сказала доктор Крауэр-Поппе. – Он так вами гордится!

– Я просто хотел сказать, что Эмма ему помогала, это очевидно, – возмущенно проговорил Уильям.

– Уильям, не прикидывайтесь, вы рыдали от счастья, и мы все вместе с вами, – сказала доктор фон Pop.

Тут Джек сообразил, что это значит. Раз Уильям смотрел оскаровскую церемонию вместе с врачами, значит, он жил в Кильхберге уже в 2000 году; стало быть, он пробыл тут, по крайней мере, более трех лет. Никто, даже Хетер, не говорил Джеку, что Уильям находится здесь так долго.

– Разумеется, Эмма помогала мне. Она мне очень помогла, папкин, – признал Джек.

– Я вовсе не хотел сказать, что не горжусь тобой, Джек. Разумеется, я очень тобой горжусь!

– Я знаю.

Войдя в туалет, Джек попытался заслонить от папы зеркало, но Уильям упрямо встал перед раковиной, а не перед писсуаром; несколько минут они играли в такую игру – только Джек займет такое положение, что зеркала отцу не видно, как тот или приседает, или заглядывает Джеку под мышку, и так далее. Вскоре Джек отчаялся.

Выяснилось, что зеркала, если они и правда пусковые механизмы, иначе влияют на Уильяма, чем слова типа «шкура». Отец не стал раздеваться, но каждый раз, как ему удавалось обмануть Джека и заглянуть в зеркало, его лицо менялось.

– Джек, видишь этого человека? – спрашивал отец, смотря в зеркало и видя самого себя; говорил он так, словно с ними в туалет зашел кто-то третий. – У этого человека была тяжелая жизнь. В его прошлом кроются нечеловеческие страдания.

Джеку надоело, и он сам заглянул в зеркало. Лицо третьего человека все время менялось. То у него такое выражение, какое, наверное, было у Уильяма в тот миг, когда он впервые увидел маленького Джека, до того, как добрая мама украла у папы сына, – на лице смесь ожидания с удивлением и восхищением, а само оно юное, мальчишеское. А вот то выражение, какое было у папы в тот день, когда из рва достали тело Нильса Рингхофа, или в тот, когда он узнал, что Алиса спала с Нильсом и бросила его, ничего не сказав.

Папа упал на руки Джеку, словно хотел встать перед раковиной на колени – как когда-то упал на пристани в Роттердаме, и Элс пришлось на руках нести его к Фемке в машину, как когда-то, видимо, упал на пол, открыв дверь Хетер и услышав от полицейского весть о смерти Барбары, которую полиция приняла за немецкую туристку – она говорила по-немецки и смотрела не в ту сторону, переходя улицу.

– У этого человека не тело, а карта, – сказал Уильям, показывая пальцем на коленопреклоненную фигуру в зеркале. – Джек, давай на нее посмотрим вместе, а?

– Может, потом, папкин, а? Давай не сейчас.