Покуда я тебя не обрету - [313]

Доктора Бергера нельзя было обескуражить – казалось, он в любой ситуации заранее ждал оказаться неправым, однако это не смущало его; он не из тех, кого пугают неудачи, он всегда идет вперед.

Джек удержался от вывода, что самые интересные психиатрические заболевания нельзя ни легко диагностировать, ни легко излечить. В конце концов, любой, кто увидел бы полностью покрытое татуировками тело Уильяма, решил бы, что этот человек страдает от навязчивых идей. А если тебе больно играть на органе, но тем не менее ты не можешь не играть, ибо сходишь с ума, – ну как в такой ситуации не впадать то в эйфорию, то в депрессию?

Но доктор Бергер обожал факты; он лишь исключал невозможное, не пытаясь переходить от общих предположений о диагнозе к более конкретным. В команде врачей он был незаменим, хотя, возможно, не так приятен в общении, как остальные. Немец, он перенял швейцарскую привычку долго-долго и изо всех сил жать тебе руку; по словам Хетер, доктор Бергер пытается регулярно ставить рекорды по силе и продолжительности рукопожатия, видимо, из желания превзойти швейцарцев.

Странный персонаж, решил Джек и вообразил его кем-то средним между Джином Хэкменом и Томми Ли Джонсом. Как выяснится, ничего дальше от действительности и представить себе было невозможно.

Перечислив мужчин, Хетер перешла к женщинам; они, по ее мнению, самые грозные врачи на целом свете. Прежде всего – швейцарка доктор Регула Хубер, ведающая болезнями внутренних органов, энергичная блондинка лет сорока с небольшим. В Кильхберге много пожилых пациентов, у врача ее специальности в такой клинике работы невпроворот. Пожилые пациенты, как правило, поступали в клинику по просьбе родственников и покидать ее были не вправе.

Хетер сказала Джеку, что много раз встречалась с профессором Риттером и его командой и не было случая, чтобы доктора Хубер не вызвали по пейджеру разбираться с какой-нибудь чрезвычайной ситуацией. Что касается Уильяма Бернса, который поступил в больницу по просьбе дочери, но не только не имел ничего против, а был весьма доволен жизнью в Кильхберге (он остался там с радостью!), то в его случае доктор Хубер, как и доктор Бергер, первым делом захотела кое-какие вопросы «исключить».

Может быть, у папы что-то не так с щитовидной железой – при дисфункциях этого органа больному может быть холодно? Оказалось, нет. Может быть, у папы болезнь Куршманна-Штайнерта? Слава богу, нет! И почему Уильям Бернс худой как швабра? А вот почему – он не пьет и полагает переедание за грех. Папа сам себя посадил на строгую диету, словно он жокей, фотомодель или актер (яблоко от яблони, сами видите, недалеко падает).

Артрит Уильяма лечила, точнее, пыталась лечить именно доктор Хубер. Недавно она попробовала новое противовоспалительное лекарство, у которого теоретически меньше побочных воздействий на желудочно-кишечный тракт, но у Уильяма оно вызвало такое сильное раздражение в кишечнике, что от курса пришлось отказаться. Доктор Хубер вернулась к более стандартным наружным медикаментам.

Она также считала, что пациенту могут помогать и плацебо – если пациент в это верит. И совершенно не возражала ни против любви Уильяма к расплавленному парафину и ледяной воде, ни против коктейля из глюкозамина с акульими хрящами, ни против медных браслетов – он носил их все время и снимал лишь садясь за инструмент.

Хетер сказала, что ей нравится доктор Хубер и ее прагматический подход. Джек почему-то решил, что она похожа на его любимую актрису, Франсес Макдорманд.

Еще один представитель Германии, доктор Рут фон Pop, странным образом называлась просто «начальник отдела» – неизвестно какого. Возможно, эта информация сознательно не разглашалась. Высокая женщина с великолепной гривой рыжих волос с седой прядью (Хетер говорила, что прядь естественного происхождения, но этого, конечно, не может быть), от такой глаз невозможно отвести; ведет себя по-королевски, как настоящий начальник. Обычно она позволяла остальным высказываться первыми, но всем своим видом показывала (намеренно), что коллеги неоправданно долго тянут время. Она точно знала, когда следует тяжело вздохнуть, и постоянно теребила в длинных пальцах карандаш (ни разу, на памяти Хетер, его не уронив). Если ей было что сказать, она делала это последней, зато, как правило, таким тоном, что становилось ясно – все сказанное до нее либо чушь, либо невероятно нелепо сформулировано, а ее слова – окончательная и непреложная истина; при этом она неизменно поворачивалась к аудитории в профиль, чтобы всем был виден ее острый подбородок – хоть сейчас бери и чекань с нее монету.

– С другой стороны, – обычно начинала она, словно возглавляла отдел сомнений, словно седая прядь в ее голове означала ту самую неясную серую область неизвестного. Деньги доктору фон Pop явно платили за то, чтобы она заставляла коллег чувствовать себя неуверенно; она обожала указывать им на те аспекты любого психического заболевания, которые в принципе невозможно «исключить».

В Кильхберге Уильяма считали образцовым пациентом. Он и правда с радостью живет там, в конце концов, он ни разу не пытался бежать. Он редко жаловался на больницу и на то, как его лечат. Да, порой он давал себе волю – ему случалось впадать в гнев и вести себя иррационально, однако такое случалось куда реже, чем пока он жил вне пределов лечебницы. Хетер твердо стояла на своем – в Кильхберге папа на своем месте; удивительно, но Уильям, кажется, целиком и полностью с ней соглашался. Может быть, ему даже понравилась эта мысль, весело спрашивал коллег доктор Хорват.