Покуда я тебя не обрету - [10]

Татуоле изображал очередную обнаженную деву – на этот раз русалку, без «ресниц», которые так не нравились Алисе. Клиент, пожилой моряк, то ли спал, то ли притворялся мертвым, лежа без движения, в то время как Оле наносил ему на кожу контуры русалочьей чешуи на хвосте – который был не просто хвост, а синтез хвоста и женских бедер (впрочем, это Алисе тоже не нравилось).

Бабник Мадсен трудился над закраской морского змея, выведенного Оле на коже другого клиента, шведа. Змей, судя по всему, был морской удав – он душил сердце, которое грозило лопнуть.

Сама же Алиса завершала свою фирменную татуировку – иерихонскую розу. Это была неземной красоты работа, и пребольшая – закрывала всю левую сторону груди юного клиента. На Алисин взгляд, тот был слишком молод, чтобы знать, что такое на самом деле иерихонская роза. Джек, разумеется, был совсем еще ребенок, и ему просто нельзя было про это рассказывать. Мама объяснила ему, что это особая роза – в ней кое-что спрятано в лепестках.

– В этой розе кроется тайна, – сказала Джеку Алиса.

Кроется в этом цветке другой цветок – женский; если внимательно смотреть на иерихонскую розу и знать, что ищешь, в лепестках обнаружится влагалище. Как Джек узнал позднее, чем качественнее сделана работа, тем тяжелее влагалище заметить, – но если работа на самом деле мастерская, то как только ты влагалище нашел, оторвать от него взгляд совершенно невозможно.

Стало быть, одновременно жужжали три тату-машины, так что в салоне было довольно шумно – добавим сюда радио и стоны юноши, на котором расцветала роза. Алиса его предупредила, что татуировка на ребрах – болезненная, боль пронизывает весь бок и плечо.

Но когда мама произнесла «не может же он быть без работы», Джеку показалось, что электричество выключилось; даже радио замолчало.

Как так получилось, что три татуировщика, не подав друг другу никакого сигнала, отпустили педали своих машин? Так или иначе, машины заглохли, ток чернил остановился, боль развеялась. Старик-матрос вышел из комы и стал разглядывать незаконченную русалку у себя на бицепсе. Швед, которому раскрашивали змея, душащего сердце, – которое, конечно, располагалось прямо над его настоящим сердцем – вопросительно глянул на Ларса. Стонущий юноша задержал дыхание – как там, скоро ли конец его мучениям, скоро ли расцветет иерихонская роза?

Тут снова заиграло радио. Джек узнал рождественскую песенку – датский язык его не смутил. Ответа на вопрос Алисы так и не прозвучало. Она повторила:

– Уильям должен где-то играть на органе. Не может же он быть без работы.

– У него была работа, – ответил Татуоле, сделав ударение на «была».

Джек подумал было, что они с мамой снова опоздали, но совсем запутался, когда мама ничем не выразила разочарования и снова включила тату-машину, продолжив укутывать половые губы в лепестках розы. Юноша снова застонал, старик-матрос снова закрыл глаза (он никуда не спешил), обреченный на закраску Ларс вернулся оказывать змею помощь в удушении сердца.

По стенам у Татуоле висели шаблоны и рисунки. На жаргоне татуировщиков такие наборы назывались «блестки». Джек занялся разглядыванием «блесток», а Оле повел рассказ о беглом папе. Тут-то Джек и отвлекся.

– Он играл на органе в Кастелькиркен, – сказал Оле. – Правда, он там был не главный.

– Помощник органиста, надо полагать, – поддакнула Алиса.

– Типа подмастерья, – вставил Ларс.

– Ну да, но он был хорош, – продолжил Татуоле. – Я никогда не слышал, как он играет, но я слышал, как люди говорили, что слышали его и что музыкант он великолепный.

– Кстати, и бабник порядочный, как я слыхал… – начал было Ларс.

– Не надо при Джеке, – напомнила ему Алиса.

Джек тем временем заинтересовался той частью «блесток», которую у Татуоле называли «Грехопадение». Здесь висели татуировки, изображавшие различные способы, какими мужчины опускаются на дно, – игральные кости, алкоголь и женщины. Мальчику больше всего нравился бокал для мартини, в котором плавала женская грудь, сосок торчал из мартини, словно оливка, а в соседнем бокале таким же образом плавала голая женская задница. На дне бокала вместо кусочков льда лежали две игральные кости.

У Джековой мамы была и собственная шикарная татуировка на ту же тему – обнаженная женщина, как обычно, спиной, пила вино из полупустой бутылки, а в другой руке, обращенной ладонью к зрителю, лежали две игральные кости.

– Ага, значит, в Кастелькиркен возникли проблемы? – спросила Алиса.

Бабник Мадсен завистливо закивал.

– Не надо при Джеке, – сказал Татуоле.

– Понятно, – сказала Алиса.

– Не хористка, – продолжил Оле. – Прихожанка.

– Юная жена военного, – сказал Бабник Ларс, но, наверное, Джек неправильно его расслышал; он все так же зачарованно смотрел на сосок, торчащий из мартини, словно перед ним была не картинка, а кино, и не заметил, как Алиса бросила на Ларса взгляд все с тем же значением «не надо при Джеке».

– Так, значит, он уехал? – спросила Алиса.

– Я бы на твоем месте в церкви спросил, – ответил Оле.

– Полагаю, ты не знаешь, куда он уехал, – продолжила Алиса.

– Говорят, что в Стокгольм, но я не знаю, – ответил Оле.

Тут Ларс как раз закончил татуировать своего шведа.