Покровка. Прогулки по старой Москве - [5]

Неизвестный ныне Рюрик Рок писал:

Василий Блаженный

в тучи —

винты куполов

и звонов жало,

а я винтом слов

ноги скручиваю,

волна которых

меня качала.

И в этом явствовало подражание «Оде революции» В. Маяковского:

А завтра

Блаженный

стропила соборовы

тщетно возносит, пощаду моля, —

твоих шестидюймовок тупорылые боровы

взрывают тысячелетия Кремля.

А конструктивист из Франции Шарль Эдуард Ле Корбюзье сравнивал Василия Блаженного с гигантской горой разномастных овощей.

Словом, творческие люди состязались в вариациях на тему.

Правда, старая интеллигенция слагала несколько другие вирши. Например, Максимилиан Волошин написал стихотворение «Москва»:

На рву у места Лобного,

У церкви Покрова

Возносят неподобные

Нерусские слова.

Ни свечи не засвечены,

К обедне не звонят,

Все груди красным мечены,

И плещет красный плат.

Но подобных недовольных граждан было меньшинство.

* * *

В 1919 году в храме вдруг запретили читать тропарь мученику Гавриилу. Формулировка была потрясающая: «Употребление тропаря гл. 5 и кондака гл. 6 в честь отрока Гавриила, как определенно человеконенавистнического и контрреволюционного характера, развращающего правосознание трудящихся, считать недопустимым, и лиц, их публично употребляющих, привлекать к ответственности за контрреволюционные деяния».

Младенец (а не отрок, как значится в этом документе) Гавриил пал жертвой ритуального убийства, совершенного воинствующими иудеями. В тропаре, однако, сложно было усмотреть не то чтоб антиреволюционные и человеконенавистнические – даже антисемитские воззвания.

Но у комиссаров была своя логика.

А вскоре после этого и настоятель храма, отец Иоанн был приговорен к расстрелу – «как темная личность и враг трудящихся». Причиной был все тот же младенец Гавриил, о котором продолжал распространяться батюшка Иоанн.

Храм же, разумеется, закрыли. И немецкий гость Москвы Вальтер Беньямин сетовал: «В первой половине дня в соборе Василия Блаженного. Его наружные стены лучатся теплыми домашними красками над снегом. На соразмерном основании вознеслось здание, симметрию которого не увидишь ни с какой стороны. Он все время что-то скрывает, и застать врасплох это строение можно было бы только взглядом с самолета, против которого его строители не подумали обезопаситься. Помещения не просто освободили, но выпотрошили, словно охотничью добычу, предложив народному образованию как „музей“. После удаления внутреннего убранства, с художественной точки зрения – если судить по оставшимся барочным алтарям – по большей части, вероятно, ценности не представляющего, пестрый растительный орнамент, буйно покрывающий стены всех галерей и залов, оказался безнадежно обнаженным; к сожалению, он исказил, превратив игру в стиле рококо, явно более раннюю роспись, которая сдержанно хранила во внутренних помещениях память о разноцветных спиралях куполов. Сводчатые галереи узки, неожиданно расширяясь алтарными нишами или круглыми часовнями, в которые сверху через высоко расположенные окна проникает так мало света, что отдельные предметы церковной утвари, оставленные здесь, с трудом можно разглядеть. Однако есть одна светлая комнатка, пол которой покрывает красная ковровая дорожка. В ней выставлены иконы московской и новгородской школы, а также несколько, должно быть, бесценных евангелий, настенные ковры, на которых Адам и Христос изображены обнаженными, однако без половых органов, почти белые на зеленом фоне. Здесь дежурит толстая женщина, по виду крестьянка: хотел бы я слышать те пояснения, которые она давала нескольким пришедшим пролетариям».

Сам Беньямин был философом и искусствоведом и, скорее всего, разбирался в живописи лучше, чем смотрительница, которую он по ошибке принял за экскурсовода.

* * *

Однако в тридцатые годы, когда обсуждался вопрос реконструкции города, первый секретарь Московского комитета большевиков Лазарь Каганович, желая подольститься к Сталину, снял с макета Красной площади храм Василия Блаженного – дескать, лучше без него.

По всей стране сносились церкви, в одной только Москве на тот момент было разрушено более сотни храмов, в том числе и знаменитый храм Христа Спасителя – гигантский памятник победы над Наполеоном. Вождю должно было понравиться такое предложение.

Но надежды Кагановича не сбылись.

– Лазарь, поставь церковь на место, – с угрозой в голосе произнес Сталин.

Лазарь Моисеевич трясущийся рукой вернул макет. Судьба храма была решена окончательно.

Правда, существовала другая легенда: якобы известный реставратор Петр Барановский заперся в храме Василия Блаженного и отправил телеграмму Сталину – дескать, если сносить этот храм, то уж вместе со мной. И объявил голодовку. Но, во-первых, странным кажется тот факт, что эта телеграмма была послана – ведь речь идет о церкви, а не о почтовом отделении. А во-вторых, когда решалась судьба храма, Петр Дмитриевич пребывал, как тогда говорили, в местах не столь отдаленных, и запереться в соборе в принципе не мог.

Впрочем, осужден он был именно за защиту этого храма.

Барановский вспоминал: «Весной 1936 года меня вызвали в одно высокое учреждение и предложили срочно заняться новой работой – обмерить и составить смету на снос храма Покрова на Рву.