Покрашенный дом - [43]

Потом подошел отец.

Чем больше мы играли, тем больше заводились мексиканцы. Они орали и смеялись над ошибками и промахами друг друга. Господь один знает, что они там говорили по поводу моих бросков.

— А давайте-ка сыграем по-настоящему, — предложил отец.

Тут подошли еще и Бо с Дэйлом, босые и без рубашек. Посовещались с Мигелем, и через несколько минут переговоров было решено, что команда мексиканцев будет играть против арканзасцев. А Рико будет кэтчером, играя и за ту, и за другую команду. Меня опять послали в дом, на сей раз чтобы принести старую кэтчерскую перчатку отца и еще один мяч.

Когда я вернулся во второй раз, тут уже объявился Хэнк — он тоже был готов играть. Я был не очень рад играть с ним в одной команде, но, конечно же, не мог возразить. Не понимал я и куда можно приспособить Трота. А Тэлли вообще девушка.

Ну и стыдоба — девчонка в роли товарища по команде! Но все равно мексиканцев было больше.

Еще один раунд переговоров, и было наконец решено, что мы первыми играем в нападении. «У вас мало ребят», — сказал Мигель с улыбкой. Нашли еще досок и разложили их на земле — они изображали базы. Отец и Мигель договорились об основных правилах, которые стали результатом очень творческого подхода к нашему бесформенному игровому полю. Мексиканцы разбежались по базам; все были готовы начать игру.

К моему удивлению, Ковбой вышел прямо к «горке» и начал разминаться. Он был тощий, но явно сильный, и когда подавал мяч, мышцы на его груди и плечах вздувались и выпирали. От пота его темная кожа стала блестеть. «Хороший игрок», — сказал тихонько отец. Ковбой произвел мягкое обманное движение и сделал безупречную подачу, почти небрежно метнув мяч, но мяч вылетел из его пальцев, как снаряд, и угодил прямо в перчатку Рико, кэтчера. Следующие подачи были все сильнее и сильнее.

— Очень хороший игрок! — сказал отец, покачав головой. — Видать, много играл в бейсбол.

— Девочки первые, — сказал кто-то, и Тэлли взяла биту и вышла к пластине «дома». Она была босиком, свои тесные штаны закатала до колен, а полы свободно болтавшейся рубашки завязала на талии узлом. Сначала она даже не взглянула на Ковбоя, а вот он, несомненно, пристально смотрел на нее. Он сделал пару шагов к пластине и подал первый мяч, снизу. Она отмахнулась битой и промазала, но замах все равно был впечатляющий, по крайней мере для девчонки.

Тут их глаза на короткое мгновение встретились. Ковбой мял в руках мяч, Тэлли помахивала битой, а мексиканцы трещали, как цикады.

Вторая подача оказалась слабее первой, и Тэлли попала битой по мячу. Мяч отлетел к Пепе, стоявшему на третьей базе, так что у нас теперь был первый раннер.

— Бери биту, Люк, — сказал мне отец.

Я приблизился к пластине с таким же уверенным видом, как Стэн Мьюзиэл, надеясь, что Ковбой не будет теперь делать слишком уж сильные подачи. Он же дал Тэлли возможность отбить один мяч, может, и мне позволит… Я занял позицию, а в ушах у меня раздавались вопли тысяч сходящих с ума болельщиков «Кардиналз», скандирующих мое имя. Стадион — битком, Харри Карай орет в микрофон… но тут я посмотрел на Ковбоя, стоявшего в тридцати футах от меня, и сердце у меня замерло. Он не улыбался, ничего подобного. Он держал бейсбольный мяч обеими руками и смотрел на меня так, словно собирался мне голову снести своей подачей.

Что бы сделал сейчас Стэн Мьюзиэл? Да отбил бы мяч этой клятой битой!

Первая подача была также снизу, так что я мог перевести дыхание. Мяч шел высоко и я не стал его отбивать, а хор мексиканцев тут же очень пространно высказался по этому поводу. Второй мяч Ковбой послал невысоко и по центру, и я попытался отбить его к левой ограде, до которой было 350 футов. Я закрыл глаза и махнул битой так, словно делал это на виду у тридцати тысяч счастливых болельщиков на стадионе «Спортсменз-парк». И еще я бил для Тэлли. И опять промазал.

— Первый страйк питчеру! — объявил отец, что-то слишком громко, по моему мнению. — Хорошо бы отбил, если б попал, Люк! — добавил он.

Конечно, отбил бы. Я попытался отбить и третью подачу, и когда кэтчер Рико вернул мне мяч, я ощутил страх — у питчера уже было два страйка! Получить третий и вылететь в аут — и думать об этом нельзя! Тэлли же сумела отбить мяч! Она сейчас стояла на первой базе, с нетерпением ожидая, когда я верну мяч в игру, чтобы она могла бежать дальше, на следующую базу. А играли-то мы на моем поле, моей битой и моим мячом! И все сейчас смотрели на меня.

Я отступил на шаг от пластины, и тут на меня напал страх выбыть в аут. Бита вдруг стала тяжеленной, сердце колотилось, во рту пересохло. Я бросил взгляд на отца, словно прося помощи, и он сказал:

— Давай, давай, Люк. Вдарь по мячу!

Я посмотрел на Ковбоя — его гнусная ухмылка стала еще более гнусной. А я не чувствовал себя готовым отбить его следующую подачу.

Я чуть-чуть отступил к пластине «дома», стиснул зубы и попытался думать о Стэне Мьюзиэле, но в голову лезли только мысли о проигрыше. Следующая подача оказалась довольно слабой, но я опять промазал — в третий раз. На поле воцарилась полная тишина. Я уронил биту, потом поднял ее и, не слыша ничего, пошел к своей команде — губы дрожали, я едва сдерживался, чтобы не заплакать. На Тэлли я и глаз поднять не мог, а на отца — тем более.