Покрашенный дом - [22]

За завтраком я слышал, как она сказала маме, что, по ее мнению, самым лучшим лекарством в данном случае будет хорошая порция касторового масла с лимоном и отваром какого-то черного растения, которое она выращивала на подоконнике. Я даже жевать перестал, когда это услышал. Это было ее старое средство на самый крайний случай, она его и на мне несколько раз пробовала. Это было почище любой хирургической операции! Все мои болячки тут же как рукой снимало, когда эта отрава прожигала меня всего, с головы до пальцев ног, продолжая жечь и после этого.

Однажды она приготовила такое «верное средство» для Паппи, когда у того был запор. И он два дня не вылезал из сортира, неспособный ни к каким работам. Он все время просил воды, и я мотался взад-вперед, таская ему эту воду в кувшине. И думал, что он ее убьет, когда выйдет. И когда он наконец вышел — бледный и даже несколько похудевший, — то тут же решительно направился к дому, такой злющий, каким его никто никогда не видел. Родители немедленно запихали меня в пикап, и мы уехали подальше на целый день.

Бабка еще раз пообещала Троту, что весь день глаз с него не спустит. Он ничего не ответил. Только перестал жевать и уставился пустым взглядом через стол в сторону Тэлли, которая делала вид, что меня тут вообще нет.

Мы вернулись в дом. Я уселся на переднем крыльце, дожидаясь, когда появится Тэлли и мысленно проклиная Трота за его глупость. Может, конечно, он еще раз свалится в поле. Конечно, когда солнце будет в зените, он опять свалится и меня снова попросят посидеть с ним, пока он там валяется на своем матрасе.

Когда все собрались у прицепа, я поздоровался с Мигелем. Его команда выбиралась из амбара и рассаживалась возле одного борта в прицепе. Спруилы устроились вдоль другого борта. Отец сел в середине между обеими группами. Паппи вел трактор, а я обозревал их всех со своего отличного места позади него. Особый интерес для меня в то утро представляли собой любые проявления чувств между проклятым Ковбоем и моей ненаглядной Тэлли. Но ничего такого я не заметил. Все были в полудремотном состоянии — глаза полузакрыты, взгляд устремлен вниз, — с тоской предвкушая еще один день тяжкого и нудного труда под палящим солнцем.

Прицеп качался и скрипел, мы медленно тащились в белое поле. Я смотрел на бесконечные ряды хлопчатника и никак не мог заставить себя думать о прекрасной красной бейсбольной куртке с эмблемами «Кардиналз». Я изо всех сил пытался вызвать в памяти образы великого Стэна Мьюзиэла и его могучих товарищей по команде, как они бегут по тщательно подстриженной зеленой траве стадиона «Спортсменз-парк». Я старался вообразить их всех в их красно-белых спортивных формах, а некоторых и в тех самых бейсбольных куртках, точно таких же, как были представлены в каталоге фирмы «Сирс-Роубак». Я все пытался представить себе эти картины, потому что они меня никогда раньше не подводили, всегда поднимая настроение, но тут трактор остановился, и все, что можно было увидеть вокруг, были сплошные заросли хлопчатника. Они просто надвигались на нас со всех сторон, ряд за рядом, в ожидании своего часа.

* * *

В прошлом году Хуан познакомил меня с некоторыми чудесами мексиканской кухни, в частности, с тортильями. Мексиканцы ели их по три раза в день, и я решил, что это, должно быть, вкусная штука. И однажды поел вместе с Хуаном и его ребятами во время ленча, перед этим съев свой ленч дома. Хуан дал мне две тортильи. И я их тут же умял. А три часа спустя я стоял на четвереньках под хлопковым прицепом и меня рвало, как обожравшуюся собаку. А потом меня ругали все Чандлеры, причем мама возглавляла всю их свору.

— Их пищу есть нельзя! — кричала она. Такого презрения в ее голосе я никогда раньше не слышал.

— Да почему?

— Да потому, что она грязная!

После этого мне было категорически запрещено есть что-либо, приготовленное мексиканцами. И поэтому, естественно, тортильи стали для меня еще более вкусными и привлекательными. Потом меня еще раз застукали, когда Паппи внезапно появился в амбаре, — он пришел посмотреть, как там Изабель. Отец отвел меня за сарай для инструментов и выпорол своим ремнем. И я отказался от тортилий на столько времени, на сколько хватит сил.

Но теперь у мексиканцев был новый шеф-повар, и мне не терпелось отведать его стряпни и сравнить ее с тем, что готовил Хуан. После ленча, когда я убедился, что все заснули, я выбрался через кухонную дверь и с независимым видом направился в сторону амбара. Это был довольно опасный поход — Паппи и Бабка спали не очень крепко, даже вымотанные после работы в поле.

Мексиканцы лежали, растянувшись на траве в тени, отбрасываемой северным крылом амбара, и по большей части спали. Мигель знал, что я приду, так как мы успели с ним поговорить утром, когда встретились возле прицепа, чтобы взвесить собранный хлопок. Он собрал семьдесят фунтов, а я пятнадцать.

Он стоял на коленях, наклонившись над угольями и разогревал на сковородке тортилью. Он перевернул ее, подбросив в воздух, а когда она подрумянилась, положил на нее тонкий слой мелко порубленных помидоров, лука и сладких перцев — все из нашего огорода. Еще туда было добавлено немного ипомеи и толченого жгучего перца, который не произрастает в штате Арканзас. Это мексиканцы привезли с собой, в своих дорожных мешках.