Покой - [145]

— Но есть ли у меня право требовать от них самопожертвования? Если я пожертвую собой, разве я не сделаю этого от всего сердца?

Он прошел через незнакомые ему до сих пор ворота в крепостной стене. К нему тянула руку армянка, сидевшая на земле у крошечной бетонной полицейской будки:

— Сынок, дай руку, помоги встать!

Мюмтаз сначала посмотрел на нее, словно говоря: «А тебе обязательно нужно встать?» — и только после этого протянул ей руку. Старуха с трудом поднялась.

— Здесь неподалеку есть церковь… Святое место. Бедное, но если у тебя есть желание, то принеси там обет, и оно сбудется. Я иду туда!

Мюмтаз зашагал по улицам, которые напоминали скорее куски пустырей, мимо домов из ракушечника, похожих на пустые коробки.

«Да, те, кто хотят устроить свою жизнь, должны щедро пожертвовать долю от себя». Однако мысли о Нуран заставили его повторить про себя это предложение совсем по-другому: «Те, кто любят по-настоящему, любят, не ожидая взаимности».

Его никак не отпускала навязчивая идея о том, что он допустил несправедливость по отношению к Нуран, он не мог вынести жизни вдали от нее.

— Ихсан говорит мне о разуме… А я настолько несчастен. — Внезапно он вновь ощутил прежнюю ненависть и злобу к Ихсану. — Почему никто не понимает человека, который стоит над жизнью?

Жизнь и человек были слишком разными вещами. Одна создала другого с плотью, с костями, с потом, с разумом. Но они были не тождественны друг другу. Нужно было выбрать одно из двух. Но Мюмтаз знал, что до самого конца будет колебаться между ними двумя. Он не сможет отказаться от личного счастья и не сможет забыть страшную нужду окружающей его жизни, эту десятилетнюю бедняжку, которую ожидала участь всех бродяг, и нищую армянскую старуху.

— Я слабый человек. Я просто человек, созданный слабым. Но кто из нас не слаб? — Он прекрасно знал, что, произнося эту последнюю фразу, он думает о Суате.

Наконец он вошел в маленькую кофейню, вытащил предсмертную записку Суата и вновь принялся ее читать — кто знает, в который раз.

Письмо было длинным, и написано оно было с цинизмом смеявшегося надо всем человека, и было полно страданий поглощенного эгоцентризмом. Всякий раз, когда Мюмтаз читал его, он чувствовал, что Суату удалось задеть его за что-то, скрытое очень глубоко. Он не сочувствовал ни одной из его мыслей, но разделял его страдания. В конце концов он понял, что Суат больше никогда его не оставит и что он тоже стал частью реальности. И тогда Мюмтазу вспомнилось, о чем они с Суатом разговаривали в тот день, когда он провожал Суата на пароход, который отвез его в санаторий, в тот день, когда Суат впервые увидел Нуран.

В тот день, уходя, Суат, как всегда, напоследок посмеялся над ним.

— Не смотри на меня так грустно, будто я на самом деле умер, — сказал он. — Я не собираюсь оставлять мир тебе одному.

Суат сдержал слово. В ту минуту эта шутка вызвала у Мюмтаза беспокойство, а сейчас оказалась правдой, только с совершенно иным и более глубоким смыслом, и теперь вновь мучила его.

Конечно же, ни мысли о Суате, ни мысли о Нуран, никакие прочие мысли теперь его не оставят. И Мюмтазу оставалось только одно — пронести их с собой через всю жизнь и внезапно самому разлететься на мелкие осколки.

Часть четвертая МЮМТАЗ

I

Когда, распрощавшись с Иджляль и Муаззез, Мюмтаз вернулся в Эминёню, было двадцать минут шестого. Поначалу он некоторое время наблюдал за толпой, которая предпринимала безуспешные попытки как-нибудь забраться в трамваи. Иного выхода не было, нужно было брать такси. Но тогда он слишком рано приехал бы в Баязид. Утром он случайно проснулся с Орханом, который сказал: «Ждите меня в шесть часов!» Было еще рано. Мюмтазу не хотелось одному сидеть в кофейне и ждать остальных. Там ведь было так много знакомых… Впервые за две недели он собирался встретиться с друзьями. Ему было не по себе при мысли, что к ним может присоединиться кто-то чужой. «Я беззащитный человек».

Внезапно он сам удивился собственным мыслям. А ведь он и в самом деле был беззащитным. Ведь люди с легкостью заставляли его принимать себя и свои желания. И это всё? Его мысли постоянно крутились вокруг Нуран. При этом он отнюдь не чувствовал себя таким измученным, как опасался. Он лишь ощущал усталость и, задумчиво шагая по улице, испытывал в душе покой тех, кто привык к предательству судьбы. Проходя под аркой Новой мечети, в которой летом всегда был приятный сквозняк, он повторил: «Я беззащитный человек… У меня могут забрать все».

Минуту он постоял в толпе Султан-хамама, озираясь по сторонам. Здесь, должно быть, было самое оживленное место в городе. Кипела толпа людей, автомобилей и груженых повозок. «Какой-нибудь художник-модернист мог бы изобразить эту толпу под арками старинного постоялого двора, и это было бы уместно. Но как же здесь шумно!»

«Но почему же я не думаю о Нуран? Даже не могу думать?» Казалось, Иджляль и Муаззез забрали с собой все его печали, всю боль, сжимавшую его сердце, и даже так обогащавшую его любовь. «Такое ощущение, что я сейчас скажу, будто даже рад, что все кончилось». Он с любопытством и волнением наблюдал за происходившей в нем переменой. Нельзя сказать, чтобы он совсем не думал о Нуран. Он даже на ходу представлял ее себе. Но образ этот был очень далек от него, словно бы их разделял толстый слой воды или какое-то другое неведомое вещество. «Должно быть, это срабатывает инстинкт самосохранения». Есть старинная поговорка: «Не найти дорогу, если все время смотреть назад». Тут было то же самое. Он медленно поднимался вверх по улице. «Осознание смерти подарило нашему телу способность трезво мыслить». Возможно, все это было воздействием обстоятельств. Вот-вот предстояло разразиться войне. Он своими глазами видел, как готовится черный рынок. Но и это его не очень огорчало, по крайней мере, он не испытывал чувства протеста. С чего бы ему было беспокоиться? «Значит, все это уже стало по-настоящему необходимым. Значит, нет способа иначе выйти из такого состояния!» За мыслями о войне он вновь посмотрел по сторонам. Интересно, сможет ли этот рынок полгода спустя сохранить свое нынешнее процветание? Наверняка в этих лавках больше не будет такого изобилия. Он с сомнением осмотрел витрины, заполненные тканями, женскими безделушками, сервизами и другими повседневными вещами. Тут же сновали автомобили, которые проезжали так близко от людей, что чуть не сбивали их.