Покой - [144]

— Не обращай внимания, пройдет, — сказал он, а потом добавил то, что хотел сказать на самом деле: — Я вижу героев твоей книги в свете их собственных чувств. Ты ведь переносил на них то, что ожидал увидеть в собственной жизни. Ты любил их не за них самих, а ради самого себя, в твоей собственной жизни. Если бы ты искал их характеры в проблематике выбранной тобой эпохи, тогда бы все изменилось. А ты попытался создать целый мир вокруг одного человека.

Мюмтаз присел на краешек стула и внимательно слушал его.

— Это так, но я был занят проблемами.

— Нет, ты был занят только Нуран, — лицо Ихсана внезапно смягчилось. — И это было совершенно естественно. Ты прошел через опыт, через который суждено пройти каждому. И сейчас ты вступишь в настоящую жизнь. Тебе нужно быть не человеком чувств, а человеком разума. Суат уничтожил себя, потому что препятствовал вашему счастью. У нас нет никакого права считать что-либо своей судьбой. Жизнь столь просторна, а вокруг человека столько всего. Чтобы познать все это, мы должны быть свободными в наших мыслях и в нашей жизни, — а затем, понизив голос, добавил: — Будь человеком разума, который способен нести ответственность. Взрасти ее в себе, словно дерево. Работай над ней терпеливо и внимательно, как садовник.

— Ты знаешь, что ты меня обвиняешь?

— Нет, не обвиняю. Нуран довела тебя до определенного начала. Другие люди приходили к этому началу иным путем. Это не так важно. Но пусть мысль о ней теперь не будет для тебя препятствием. Многое в человеке не терпит опоздания. Люди похожи на колодец. В этом колодце можно утонуть. Нужно пройти сквозь все это и идти дальше. Попробуй игры свободного разума вокруг одной идеи.

Однако Ихсану не удавалось понять одного. Мюмтаз все никак не мог посмотреть на любовь к Нуран только лишь как на определенный опыт. Эта любовь стала частью его жизни, и к тому же значительной частью. С ней он испытал состояние обожествления духовной любви и физической, то, что удается совсем немногим людям. Это было его собственное счастье, и он был не согласен жертвовать им ради чего-либо. Уходя от Ихсана, он подумал: «Меня никто не понимает. Меня совсем никто не понимает».

В тот день он до вечера бродил у крепостных стен. Он шагал, с головой погрузившись в страдания от того, что он покинут, несчастен, далек даже от самого себя и сам не сознает свою усталость. Иногда реальность открывалась перед ним, и тогда он говорил:

— Я напрасно упрекаю Нуран.

Это шло от его чувствительности. Сентиментальность была тем самым слабым звеном, из-за которого обрушилось все здание.

— Все мы сентиментальны, — говорил он. — И я сентиментален, и Ихсан, и Суат… Поэтому у нас ничего не получилось. В нас есть что-то, что действует разлагающе на человека.

Из-за всех этих рассуждений ему удавалось по черточке искажать лик поистине чудесной любви.

— Чего бы только не смогла сделать эта любовь в более уравновешенном человеке. — Внезапно Мюмтаз замер. — Но смогла бы она любить более уравновешенного человека? И смогла бы быть любимой?

Он стоял перед разрушенной могилой, приобретшей особенную красоту благодаря сосне, выросшей прямо из ее середины. Из надписи Мюмтаз узнал, что могила принадлежит шейху Санану Эрдибли[151].

— Это примерно конец правления Фатиха, — задумчиво произнес Мюмтаз. Оказывается, он стоял перед одним из самых старых жителей Стамбула. На мазаре сидела девочка, на вид десяти — одиннадцати лет, все лицо и тело которой было в нарывах и ссадинах, и собирала огарки свечей с могилы. Заметив, как внимательно смотрит на нее Мюмтаз, она молвила:

— Повяжите платочек, и ваше желание сбудется.

У нее уже сейчас был такой взгляд, как будто она готова продать все на свете за пять-десять монет. Мюмтаз почти расстроился, подумав, что она сейчас протянет ладошку. Однако девочка, словно что-то прочитав на лице Мюмтаза, сказала:

— Вам очень плохо. Лучше помолитесь, это помогает.

Мюмтаз понял, насколько легкими были его недавние мысли и насколько превосходящее положение он занимает с точки зрения этого маленького и больного ребенка. Мюмтаз дал мелочь маленькому мальчику, который сидел рядом с девочкой и играл с чем-то, напоминавшим человеческую кость. От девочки Мюмтаз узнал, что их в семье восемь детей, что они живут в доме в нижней части Меркез Эфенди, что мать их — прачка, а сами они добывают себе пропитание таким способом.

— Разве есть у Ихсана право? Жизнь требует от меня разума и, возможно, борьбы. Это все никак не связано с сантиментами! — Внезапно он почувствовал, как в нем растет протест. Неужели забыть Нуран было обязательным условием? Зачем же ее забывать, зачем было обкрадывать себя?

Он брел под палящим солнцем, обтирая пот и разговаривая сам с собой. Теперь он испытывал ненависть к Ихсану:

— Зачем я должен забывать Нуран, ради этого ребенка и ей подобных? А будут ли они сами в своей жизни способны на такое самопожертвование?

Он словно бы видел вокруг себя, до самого горизонта, совершенно неведомое и незнакомое человечество, готовое переступить через любую культуру и опыт, завистливое к любой правде, отдавшееся на волю страстей, грубое и жестокое.