Покоритель Африки - [40]

Много недель лишь мастерство врача-миссионера и доброта его любящей жены не давали смерти вступить в свои права, и наконец Алек был вне опасности. Силы возвращались к нему очень медленно, и временами казалось, что полностью он уже никогда не выздоровеет. Однако едва ум его обрел прежнюю ясность, Маккензи вновь взялся за дело; а как только вернулись силы, он настоял на переезде в Найроби, где была связь с цивилизацией и откуда он, действуя через уполномоченного компании, побуждал ленивых чиновников к принятию драгоценного дара. Все это заняло много месяцев тревожного ожидания и горьких разочарований, но в конце концов все устроилось: благородный Кондамин получил желаемую должность и снова отправился в глубь материка; а Великобритания приобрела обширные земли, которые благодаря силе, настойчивости и благоразумию Алека оказались вырваны из когтей варварства. Он завершил свой труд и теперь мог вернуться в Англию.

Его незаурядные достижения, перенесенные невзгоды и опасности наконец привлекли внимание публики. Еще перед отплытием Алек узнал, что газеты превозносят его до небес. Пришел целый ворох поздравительных телеграмм, в том числе от Дика Ломаса и Роберта Боулджера. В Момбасе консулы двух иностранных держав наградили его национальными орденами; научные организации разных стран удостоили всевозможных почетных званий; торговые палаты выражали благодарность в своих резолюциях; издатели засыпали предложениями по поводу книги, которую, как они считали, он непременно напишет; корреспонденты газет просили кратко рассказать об экспедиции. С мрачной усмешкой Алек прочел, что заместитель министра иностранных дел лестно отозвался о нем в ходе одной из дискуссий. В последний раз с таким восторгом в Англии встречали Стэнли, вернувшегося из экспедиции, описанной им самим позднее в книге «В царстве черных». Перед отъездом Алека жители Момбасы дали ужин в его честь, где каждый считал своим долгом при первой возможности вскочить и произнести речь. Иными словами, если долгие годы все предприятия Алека встречались с прохладцей, а правительство отмахивалось от него как от назойливой мухи, то теперь ветер переменился, и он оказался национальным героем.

Алек решил проделать весь путь морем, рассчитывая в путешествии полностью восстановить силы. В Гибралтаре он получил письмо от Дика. Предыдущее ожидало его в Суэце, но там были в основном поздравления и слова поддержки (из опасения, что Алек еще не до конца оправился от опасной болезни). Таким образом, первое письмо вышло хоть и крайне трогательным, но не таким ярким, как второе.

«Мой дорогой Алек!

Рад слышать, что ты возвращаешься в Лондон как раз к началу сезона. Поборники «христианской науки» взвоют, а в грошовых газетенках прекратятся споры о «Новой теологии»[8]. Ты теперь будешь лев сезона, так что причеши гриву, завей ее хорошенько и надуши — растрепанных львов мы не любим. Научись вилять хвостом и благопристойно реветь — ожидается, что твой вид ввергнет нас в очарованный трепет, а юные леди уже вовсю тренируются падать в обморок. Твой покорный слуга купается в лучах славы благодаря двадцатилетнему знакомству с героем. Герцогини, мой мальчик, самые настоящие герцогини с украшенными земляничным листом коронами на белоснежном челе (я, как тот французский бакалейщик, не верю, что герцогине бывает больше тридцати) зовут меня выпить чаю, лишь бы послушать болтовню о твоем счастливом детстве, и я уже обещал привести тебя на ленч. Томпкинсон, которому ты как-то в Итоне отвесил хорошего пинка, написал в «Блэквуд» статью о твоих добродетелях, из чего я заключаю, что твой ботинок прочно запечатлелся в его памяти. Друзья ужасно тобой гордятся, и мы даем понять всякому, что успех был бы невозможен без нашей поддержки. Ты и представить не можешь, сколько народа мечтает отблагодарить тебя ужином в собственной компании за верную службу империи. Я же лишь молча улыбаюсь, потому что знаю, какой из тебя замечательный собеседник. Ты не лев и не орел, а упрямейший осел, и завоевываешь новые земли, только чтобы позлить достойных людей вроде меня, которые предпочитают не лезть не в свое дело.

С неизменной любовью,

Ричард Ломас».

Дочитав, Алек улыбнулся. Он вдруг сообразил, что на родине его наверняка попытаются выставить героем, а значит, по прибытии в Саутгемптон придется отражать атаку репортеров. Маккензи следовал тихоходным немецким судном, однако в этот самый момент к причальной стенке гибралтарского порта подошел пароход «Пиренейско-восточной компании». Если пересесть, он окажется в Англии на день раньше и оставит встречающих с носом. Алек оставил громоздкий багаж, велев стюарду упаковать лишь самое необходимое. Он заглянул в представительство компании и уже через пару часов устраивался в каюте английского парохода.

Однако когда огромное судно вошло в Ла-Манш, Алек уже едва сдерживал нетерпение. Знай люди, какие бури бушуют в его душе, они не считали бы Маккензи бесчувственным. Другие пассажиры и не подозревали, что молчаливый мужчина, покрытый бронзовым загаром и не ищущий ни с кем знакомства, — знаменитый покоритель Африки, имя которого гремит по всей Европе; им было невдомек, что, напряженно вглядываясь в даль, где вот-вот должны были появиться берега Англии, он от избытка чувств не мог вымолвить ни слова. С каждой экспедицией Алек все больше тосковал по своей опоясанной морями родине, и при одной мысли о возвращении на его глазах выступали слезы радости. Он любил мрачные воды Ла-Манша за то, что они омывали берега Англии; любил сильный западный ветер — ведь это английский ветер, друг моряка, — и полной грудью вдыхал его соленую свежесть. С неизменным трепетом он вспоминал белые прибрежные утесы; а когда им встречался английский грузовой пароход или летящая по ветру на всех парусах могучая бригантина, перед его глазами вставали линейные корабли Трафальгара и славные галеоны елизаветинских времен. Алек считал морских бродяг прошлого вдохновителями своих собственных экспедиций и гордился, что он англичанин — как Фробишер и Эффингем, Дрейк и Рэли, и прославленный Нельсон.