Покоренный Кавказ (сборник) - [112]

Так отомстили русские богатыри за гибель своего вождя.

Увы, людская злоба, а может быть, просто людское скудоумие преследовали Гулякова даже после смерти. Офицеры Кабардинского полка вознамерились похоронить прах героя в сигнахском монастыре, но бадбийский митрополит воспротивился этому. Цицианов должен был пригрозить ему лишением сана, и только тогда тело Гулякова, жизнь свою положившего ради обеспечения покоя Грузии, упокоилось вблизи мощей просветительницы Грузии, святой Нины.

Когда тело Гулякова опускали в могилу, из Петербурга примчался курьер: император Александр Павлович посылал своему герою в награду за подвиги Анненскую ленту.

Спустя с лишком сорок лет, когда Закатальское ущелье уже принадлежало России, на том месте, где погиб геройской смертью этот честный сын России, был воздвигнут ему памятник.

Поход Гулякова и самая смерть его не прошли даром. Лезгины, как равнинные, так и горные, а вместе с ними и аварцы были настолько устрашены, что сидели с тех пор смирно, давая русским возможность управиться с персюками.

На Кубани

Линейные войска, переброшенные в Закавказье, лихо, без устали бились с врагом. Жесточайшие бои, схватки и сечи шли непрерывно. Лихой враг был здесь перед русскими, враг отчаянный, беспощадный, которого необходимо было добивать насмерть, чтобы обезопасить себя от него; в это же самое время не отставали от своих закавказских товарищей и выселившиеся в Прикубанье черноморцы.

Что за чудо-войско создалось у русского царя из этих «последышей» знаменитой Запорожской Сечи – ни в сказке про него рассказать, ни пером его описать!.. Таких молодцов-удальцов ни у кого никогда не было. Прежде всего, переселившись в Прикубанье, эти люди ухитрились по внешности приспособиться к окружающей их обстановке и в то же время по сущности своей остаться чисто русскими людьми, и в Бога верующими, и царя чтущими. Поглядеть в праздничный день на казака-черноморца – картина. На плечах червонный кунтуш, на ногах шаровары шириною «с Черное море», кушак – настоящая парча, и расшит он так, что весь блестит драгоценными украшениями; сапоги красные, с выгнутыми кверху узкими носками; шапка высокая смушковая, с красной тульей; за кушаком пара пистолетов да разукрашенный серебром кинжал. Все блестит на таком «праздничном» казаке, все горит. Винтовка легкая, дальнобойная, сабля, непременно отбитая у турка-янычара или черкеса; конь тоже всегда легкий, быстролетный, добытый из закубанских табунов. Жизнь такому воину – копейка, и не потому, чтобы он уже такой озорник или буян был по самой своей природе, – нет, черноморцы того времени, по всем характеристикам своих современников, были добряки, но вместе с тем мечтатели. Они выработали для себя свой собственный взгляд на жизнь. Это были рыцари, которые на свет Божий появлялись, чтобы вести войну. Часто первым, что поражало слух младенца в казачьей станице, были грохот пальбы и шум боя. Часто только что приучавшиеся смотреть глазенки видели зарево пожаров, трупы, кровь. Вырабатывалась привычка к смерти. Смерть была всегда около казака, и он был к ней совершенно равнодушен. «Убивай, чтоб самому не быть убитым!» – вот основное руководящее правило всей тогдашней жизни на Кубани. И «убивали, чтобы не быть убитыми», на берегах Кубани все. Женщины, девушки, старцы, подростки, дети – все умели при случае всадить кинжал в горло врага, пустить в него без промаха пулю, но в то же время и сами умели умереть, не прося пощады, не выказывая ни малейшего страха. Подвиги, иногда прямо чудесные, никогда не вызывали удивления – слишком обычным делом они были. Храбрецов, особо признанных, не было, ибо все на Кубани были храбрецами. Путем приспособления «к жизни перед смертью» выработалось особое племя, пришедшееся как раз по плечу тому врагу, против которого оно выступало на защиту Руси.

Должно сказать, что и враги у черноморцев были тоже особенные. Шапсуги, бжедухи, абадзехи, жанинцы и пр., и пр. – тоже были «рыцарями». Жизнь для них также ничего не стоила, ибо и они выработали себе привычку к смерти. Все племена адыге жили в постоянной кровавой борьбе между собой. Когда в Прикубанье явились черноморцы, то вышло так, как будто одним черкесским племенем стало больше, только и всего. Лишь впоследствии, когда черкесы сообразили, что черноморцы всегда могут получить помощь из России, они стали к поселившимся во враждебные отношения. В первые же годы поселения то или другое племя, начиная войну против соседа, обращалось к черноморцам с предложением союза, но в то же время черкесы были не прочь переправиться за Кубань, похозяйничать в казачьих станицах, поживиться казачьими красотками, на которых был хороший спрос в Анапе, и было время, когда черноморцы не могли отплачивать свирепому врагу око за око, зуб за зуб…

Петербург был во все времена Петербургом… В нем на все смотрели с точки зрения кабинета, канцелярии, и живая жизнь в расчет не принималась. Петербургские чиновники надумывали правила, требовали, чтобы они исполнялись, и знать не хотели, насколько сочиненные в тиши кабинета предписания соответствовали действительной жизни. Так, петербургские вершители всякого рода судеб надумали, что если черноморцам запретить переходить с их правого берега Кубани на левый черкесский берег, то сразу воцарятся в Прикубанском крае тишь да гладь да Божья благодать… Кстати сказать, в то время, когда появилось подобное предписание, в Петербурге не знали, где находится Тифлис… Знали, что где-то «за горами, за долами», а где именно – на берегу ли Каспийского моря или Черного – было неизвестно. Увы, это – факт, подтвержденный историками кавказских войн. Понятно, что о характере черкесов в Петербурге имели еще меньшее представление, чем о местонахождении Тифлиса. Вероятно, в Петербурге представляли, что вся причина постоянных кубанских столкновений заключается в черноморцах и стоит только унять их, чтобы на Кубани началось райское мирное житье, а вышло совсем иное.