Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим - [206]

Шрифт
Интервал

Горная вьётся тропинка,
Сходит по ней бедуинка;
     Ключ под горою студёный.
Тихо идет по безлюдью
С гордой высокою грудью;
     Строен и трепетно гибок
Стан иудейской газели.
Блещут на кудрях, на теле
     Волны дрожащих улыбок…
На голове её джара;
Нежная смуглость загара
     Дышит весной пробуждённой…
Воздух застыл, не колебля
В поле ни травки, ни стебля,
     Будто он ждёт затаённо…
Льётся хрустальная влага,
Вьётся по камням оврага,
     Звонкие падают капли…
Вдруг — голоса в отдаленье,
Чье-то гортанное пенье…
     Едут… Кто там? Не араб ли?
Края далёкого люди
Мчится один на верблюде,
     Девушка смотрит без страха…
Близко подъехал к ней воин…
Громко воды ключевой он
     Просит во имя Аллаха.
Вижу с приветом, от века
Близким Востоку, Ревекка
     Воду подносит в кушине.
Щедро поит её джара
Влагою Элеазара —
     Гостя далёкой пустыни

Праздник Маккавеев в Реховоте

(В октябрьские дни 1905 г.)

Мы украсили пальмами белые залы,
Мы портрет увенчали Вождя.
Луч зари угасал, просветлённый и алый,
Как прощальный привет, уходя.
Гулко колокол грянул, и радостным звоном
Он сзывает на праздник селян.
Опускается ночь над селеньем бессонным,
Горы скрыл, как завеса, туман.
Там, вдали, у подножия гор Иудейских
Древний Гезер в загадочной тьме,
Дальше дремлют остатки могил Маккавейских,
Спит веками Модин на холме.
Мы на праздник сошлись. В память дней Маккавеев
Ярко вспыхнув, зажглись огоньки,
Но они, тени жуткие ночи развеяв,
Не развеяли в сердце тоски.
Грустен праздник наш был. В тусклых звуках веселья
Дрогнул стон зарыдавшей струны.
Неотступно мерещился мрак подземелья
Незабытой далёкой страны.
Нам мерещился север угрюмый и снежный,
Ширь равнин в ледяных кандалах,
Нам мерещился ужас холодный, безбрежный,
Затаившийся в тёмных углах.
Там глумится над Богом, над братской любовью
Обезумевший зверь-человек,
Нам мерещился детской горячею кровью
Обагрённый, забрызганный снег.
Там борцов-Маккавеев пигмеи-потомки
Умирают скорбя, как рабы.
Тут их жизни и славы забытой обломки,
Скорбный памятник древней борьбы…

Гроза

Всю ночь гудели вади
И молнии во мгле,
Как огненные пряди,
Метались по земле.
И скованные громы
Взрывали кандалы…
Вдали катили громы
С трепещущей скалы
Тяжелые громады
Грохочущих лавин,
И содрогались гряды
Встревоженных вершин
Огонь стрелы свергался,
Вонзаясь в ночь долин,
И дольний мир рождался
Из дрогнувших глубин,
И разверзались бездны
Под грозовой напев…
Но миг — и мрак беззвездный
Закроет жадный зев…
Всю ночь, немолчно вторя
Разгневанным громам,
Тревожный грохот моря
Катился к берегам.
И набегал упорно
До напряжённых скал,
И хаос бездны чёрной
Метался и роптал.
Пусть вьются стрелы молний,
Справляя яркий пир!
Бушуй, гроза, исполни
Смятеньем диким мир.
В порывах грозных гнева
Грядущий день готовь,
Для нового посева
Огнём взрыхляя новь!.

У развалин Бетара

Ф. Я.

В цветах, в садах оранжевых равнина
Потоком солнечным слепит глаза,
Вся в золоте Саронская долина
И в брызгах солнца моря бирюза…
Руины — дней забытых мавзолеи,
Как бледный след полуистёртых рун…
Пред нами голубеют горы Иудеи,
За нами россыпь золотая дюн…
-
Горя в лучах чешуйчатым драконом,
Играя кольцами, дыша огнём,
Несётся поезд наш по горным склонам,
Над пропастью, над высохшим руслом!
Он рвётся вдаль в ущельях иудейских,
Железный путь в священный прах вонзив…
Тревожит тишину высот библейских
Насмешливым свистком локомотив…
Дымятся в зное горные теснины,
Волною раскалённой льётся жар…
Стоянка близко… На холме руины…
Все к окнам бросились… Бетар…
Стоим без слов и стихло всё в вагоне…
Остановилось сердце в муке той,
Что не прорвётся в жалобе и стоне,
Не выльется целительной слезой.
Руин тысячелетних пыль и глыбы —
Убежища шакалов и лисиц…
И тени скорбные Бар-Кохбы и Акибы
Витают средь развалин и гробниц…
В безмолвьи вещем я услышать мог бы
Оружья звон — идут на смерть войска
За родину и честь — и зов Бар-Кохбы,
Идущий к нам чрез дальние века.

На Масличной горе

Город остался за нами…
День, утомлённый лучами,
Дремлет в стихающем гуле,
Едем на осликах сонных
Мимо толпы прокажённых…
Сад Гефсиманский минули.
Как безнадёжно-печален
Путь средь гробниц и развалин!
Ослик о камни споткнулся…
Отдых у башенки древней,
Возле убогой деревни…
Я на горе… оглянулся…
Будто нежданное чудо,
Город волшебный оттуда
Выплыл, как остров из пены,
Созданный силою чары…
Искрятся храмы, базары,
Города башни и стены.
В яркой игре перламутра
Сон лучезарный, как утро,
Не отличаешь от были…
………………………
В солнце, расплавленном, ярком
Вьются гирлянды по аркам,
Улицы ветви покрыли…
Город — шатер благовонный,
Праздник сегодня зелёный,
Праздник весенних предвестий,
Праздник расцвета в природе,
Праздник в свободном народе,
Праздник их, сросшихся вместе.
Радостный гул над полями,
Зеленью свежей, цветами
Девушек кудри увиты.
С песней идут поселяне,
Девушек стройных, как лани,
Песней встречают левиты…
Город встревожен, как улей,
В праздничном, солнечном гуле,
Белый, сверкающий, дымный…
Рвутся победно из Храма
В синих струях фимиама
Жизни и радости гимны…
………………………
Верится сказке, как были.
Кажется, вдруг воскресили
Радостным веяньем чуда
Блеск и былое величье…
Шорох, чириканье птичье —
Та же унылая груда,
Те же могилы, руины,
Вид безотрадно-пустынный,
Только уныло и слабо
Где-то гудит монотонно

Рекомендуем почитать
Тот век серебряный, те женщины стальные…

Русский серебряный век, славный век расцвета искусств, глоток свободы накануне удушья… А какие тогда были женщины! Красота, одаренность, дерзость, непредсказуемость! Их вы встретите на страницах этой книги — Людмилу Вилькину и Нину Покровскую, Надежду Львову и Аделину Адалис, Зинаиду Гиппиус и Черубину де Габриак, Марину Цветаеву и Анну Ахматову, Софью Волконскую и Ларису Рейснер. Инессу Арманд и Майю Кудашеву-Роллан, Саломею Андронникову и Марию Андрееву, Лилю Брик, Ариадну Скрябину, Марию Скобцеву… Они были творцы и музы и героини…Что за характеры! Среди эпитетов в их описаниях и в их самоопределениях то и дело мелькает одно нежданное слово — стальные.


Лучшие истории любви XX века

Эта книга – результат долгого, трудоемкого, но захватывающего исследования самых ярких, известных и красивых любовей XX века. Чрезвычайно сложно было выбрать «победителей», так что данное издание наиболее субъективная книга из серии-бестселлера «Кумиры. Истории Великой Любви». Никого из них не ждали серые будни, быт, мещанские мелкие ссоры и приевшийся брак. Но всего остального было чересчур: страсть, ревность, измены, самоубийства, признания… XX век начался и закончился очень трагично, как и его самые лучшие истории любви.


Тургенев дома и за границей

«В Тургеневе прежде всего хотелось схватить своеобразные черты писательской души. Он был едва ли не единственным русским человеком, в котором вы (особенно если вы сами писатель) видели всегда художника-европейца, живущего известными идеалами мыслителя и наблюдателя, а не русского, находящегося на службе, или занятого делами, или же занятого теми или иными сословными, хозяйственными и светскими интересами. Сколько есть писателей с дарованием, которых много образованных людей в обществе знавали вовсе не как романистов, драматургов, поэтов, а совсем в других качествах…».


Человек проходит сквозь стену. Правда и вымысел о Гарри Гудини

Об этом удивительном человеке отечественный читатель знает лишь по роману Э. Доктороу «Рэгтайм». Между тем о Гарри Гудини (настоящее имя иллюзиониста Эрих Вайс) написана целая библиотека книг, и феномен его таланта не разгадан до сих пор.В книге использованы совершенно неизвестные нашему читателю материалы, проливающие свет на загадку Гудини, который мог по свидетельству очевидцев, проходить даже сквозь бетонные стены тюремной камеры.


Клан

Сегодня — 22 февраля 2012 года — американскому сенатору Эдварду Кеннеди исполнилось бы 80 лет. В честь этой даты я решила все же вывесить общий файл моего труда о Кеннеди. Этот вариант более полный, чем тот, что был опубликован в журнале «Кириллица». Ну, а фотографии можно посмотреть в разделе «Клан Кеннеди», где документальный роман был вывешен по главам.


Летные дневники. Часть 10

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в.

Полина Венгерова, в девичестве Эпштейн, родилась в 1833 году в Бобруйске в богатой традиционной еврейской семье, выросла в Бресте, куда семейство переехало в связи с делами отца, была выдана замуж в Конотоп, сопровождала мужа, пытавшегося устроиться в Ковно, Вильне, Петербурге, пока наконец семья не осела в Минске, где Венгерову предложили место директора банка. Муж умер в 1892 году, и через шесть лет после его смерти Венгерова начала писать мемуары — «Воспоминания бабушки».«Воспоминания» Венгеровой, хотя и издавались на разных языках и неоднократно упоминались в исследованиях по еврейскому Просвещению в Российской империи и по истории еврейской семьи и женщин, до сих пор не удостоились полномасштабного научного анализа.


Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Художник Амшей Нюренберг (1887–1979) родился в Елисаветграде. В 1911 году, окончив Одесское художественное училище, он отправился в Париж, где в течение года делил ателье с М. Шагалом, общался с представителями европейского авангарда. Вернувшись на родину, переехал в Москву, где сотрудничал в «Окнах РОСТА» и сблизился с группой «Бубновый валет». В конце жизни А. Нюренберг работал над мемуарами, которые посвящены его жизни в Париже, французскому искусству того времени и сохранили свежесть первых впечатлений и остроту оценок.


ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

В книге собраны материалы, освещающие разные этапы отношений писателя Корнея Чуковского (1882–1969) и идеолога сионизма Владимира (3еева) Жаботинского (1880–1940).Впервые публикуются письма Жаботинского к Чуковскому, полицейские донесения, статьи из малодоступной периодики тех лет и материалы начатой Чуковским полемики «Евреи и русская литература», в которую включились также В. В. Розанов, Н. А. Тэффи и другие.Эта история отношений Чуковского и Жаботинского, прослеживаемая как по их сочинениям, так и по свидетельствам современников, открывает новые, интереснейшие страницы в биографии этих незаурядных людей.


И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом.