Поклонитесь колымскому солнцу - [31]

Очень хотелось охать! А углы нашего берелехского жилья заросли снегом, бревна, из которых оно срублено, трещат, жить сносно можно только рядом с раскаленной железной печкой. Синяя нитка термометра с трудом удерживалась у минус 60.

Завгар боится пускать машину в такую стужу.

— Мотор простудится, — говорит он, — кашлять будет.

Да что мотор! Железные гайки лопаются на таком морозе, чуть их ключом тронешь.

Все произошло, как по русской пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Сгорел один из самых ответственных берелехских моторов, и его немедленно требовалось отправить в Магадан на перемотку. Вести машину нарядили Степана Пузина. Он поседел на Колыме, хорошо приноровился к ее крутым обычаям и был вполне надежен.

Выехали мы тяжелым туманным утром. Сквозь ледяную серую мглу густо алела кромка невысокого неба. Двигатель и радиатор машины укутаны стеганым чехлом. В кузове, в ворохе сена, — пострадавший мотор, завернутый в брезент, мешок с провизией, два запасных ската с камерами.

Одеты мы в теплые тулупы поверх телогреек и стеганых штанов, На ногах — оленьи чулки и валенки; на руках — оленьи же рукавицы с высокими крагами.

Мы будем ехать, по возможности совсем не останавливаясь в пути, сменяя друг друга за баранкой.

Привычные колымские картины. Заснеженные сопки кажутся мертвыми.

Мы петляем вокруг них, ныряем в холодные распадки, карабкаемся на какие-то безымянные вершины, пересекаем недлинные крепкие мосты через ключи, промерзшие до дна. Временами нас обступают черные лиственничные перелески, сбросившие на зиму хвою. Идем мы ходко и не замечаем, как быстро надвинулись и сгустились сиреневые сумерки. Мороз к ночи крепнет. Степан с тревогой осматривает скаты. Обстукать их он не решается.

— Веди спокойно, — говорит он мне, — дуром не дергай. Думаю, проскочим.

Я сажусь за баранку, Степан, не снимая тулупа, зарывается в кузове в сено. Спать.

…Мороз совсем осатанел. Холод пробивается в каждую щель кабины и леденит душу даже под теплым тулупом. По дороге стелется густой туман. Светает, но я медленно веду машину с включенными фарами. Электрический луч едва прощупывает ближайшие метры трассы. На ровном месте машина вдруг вырвалась у меня из рук, резко вильнула — и стала. Почти в ту же минуту у окна кабины оказался Степан.

— Живой? — спросил он с тревогой.

— Живой!.. И, кажется, даже не ушибленный. Что случилось?

— Выходи. Увидишь.

Машина грузно осела на правое заднее колесо, которое было почему-то без ската. Я виновато смотрел на Степана, не понимая, что произошло. Камера спустила? Но скат где?

— Ты не казнись, — сказал Степан. — Это только мы с тобой такую стынь терпим. Резине не под силу. Остекленел скат, развалился.

Только теперь я увидел на обочине дороги наш развалившийся скат и клочья растерзанной камеры.

— Куски соберем. Сдавать надо, а то скажут, пропили, — невесело пошутил мой товарищ.

Мы свалили сухостойную лиственницу. Развели костер. Положили у тепла на брезент запасной скат. Оттаяли хлеб, банку тушенки. Вскипятили чай… Степан был настоящим колымским водителям, то есть человеком, ко всему готовым и все умеющим делать. Мы плотно позавтракали горячим. Тем временем у костра несколько обмяк наш захолодевший скат, и мы благополучно обули машину.

— Зарывайся в сено, — сказал Степан. — Ночью подменишь.

К началу моей второй вахты мы оторвались от Берелеха уже достаточно далеко. К полуночи стало как будто теплее. И небо приподнялось над землей. Высоко-высоко прилепилась окруженная радужным сиянием луна. Она исправно светит в мертвенной тишине. Я знаю, что это обманчивая тишина. Зимняя тайга и сейчас полна жизни. В теплом гнезде, свернувшись кольцом, спит черная колымская белка. Как одеялом, укрылась она пушистым хвостом. Зарылись в снег и дремлют белые куропатки. Может быть, к одной из них быстрым неслышным бегом подобрался горностай, и в эту минуту завершается маленькая таежная трагедия. Отчаянно спасается заяц от настигающей его полярной совы. В глубоком снегу, около своих богатых продовольственных складов, залег до теплой весны бурундук. Где-то тоскует голодный шатун, не нашедший с осени пристанища в берлоге. Даже вечнозеленые листочки брусники берегут до времени животворную силу под снегом… Раздумья снимают напряженность, которой требует тяжелая Колымская трасса.

На рассвете мы съели по куску хлеба с мороженой кетой. Запили завтрак теплым чаем из термоса и поменялись со Степаном местами.

Все у нас сверх ожидания идет отлично. По мере удаления от Берелеха заметно теплеет. Днем февральское солнце просто слепит. Гигантские снежные зеркала отражают море света. Мы надеваем темные очки.

На Стрелке, первый раз за всю дорогу, заночевали в придорожном общежитии. Стрелка — потому, что здесь знаменитая Колымская трасса разветвляется на два уса: один тянется к нам, на северо-запад, другой — в сторону, на Среднекан. По таежным понятиям, здесь начинаются людные места, и мы считаем, что проскочили благополучно. Но в Мяките нас ожидало тревожное сообщение. Дедушкину» Лысину — так озорные первопроходцы окрестили один из трудных горных перевалов — ночью завалило снегом. Правда, уже несколько часов там орудует бульдозер и людей на расчистку подбросили. Мы решаемся двигаться дальше. В случае необходимости сами возьмем в руки лопаты.