Поклажа для Инера - [30]

Я подошел к Боздуману, начал завьючивать его – решил: поедем в Хиву вдвоем с Айнабат; Ахмед-майыл дезертировал… Сказать или не сказать ей, что старик сбежал от нас? – мучился я. – А вдруг испугается? Или, еще хуже, решит, что я договорился с Ахмедом, чтобы он оставил нас одних. Нет, буду молчать, пусть считает, что все идет как надо, что Ахмед-майыл догонит нас…».

Мы, обойдя далеко село, ехали всю ночь, не останавливаясь, и лишь утром, когда начали нарастать зной и духота, сделали привал, выбрав подветренную сторону высокого бархана. Все равно лучшего места не найти – зарослей, дающих тень, нет, лишь редкие, сухие кусты саксаула, меж которыми кое-где островками хилая, пожухлая трава. Пока я расседлывал Боздумана, поил его, вздрагивая иногда от режущей боли в плече, Айнабат проворно развела костер, поставила тунче для чая… чай был невкусным: вода в бурдюке нагрелась, стала еще солоней.

Неожиданно сильный порыв ветра принес издалека ленивый собачий брех, недовольный крик ишака. Айнабат, забывавшая теперь закрывать лицо, вопросительно посмотрела на меня.

– Аул Оджарлы, – зевнув, объяснил я. – Версты полтора отсюда…Надо б зайти, сменить воду – противная стала.

Айнабат поджала губы – я понял, хотела возразить: незачем, мол, показываться в селении, но она не осмелилась.

– Если не хочешь, пройдем мимо, – я не настаивал.

Зевнув еще шире и, радуясь, что плечо болит уже не остро, а ровно, привычно, провалился в сон – обессилили, вымотали меня эти сутки…

Проснулся от быстрого шепота Айнабат:

– Максут, вставай, вставай скорей! – Она несмело потормошила меня.

– Ну, в чем дело? – недовольно буркнул я, поворачиваясь, и тут же, в полудреме еще, отчетливо вспомнил как вчера утром будила меня эта женщина, чтобы убить. Сна как не бывало. Я испуганно пощупал здесь ли виновка? Да здесь.

– Вставай! – выдохнула тревожным голосом еще раз Айнабат. – К нам едут какие-то люди…

– Басмачи?! – я вскочил. – Где?

– Там, – она, повернувшись, показала в сторону бархана, склон которого был весь в следах ее ног.

Я схватил винтовку, на бегу зарядил ее полной обоймой, и пригнувшись, словно охотник, преследующий добычу, взлетел к вершине бархана. Айнабат тоже кинулась было за мной, но я ожег ее взглядом, прошипел:

– Сиди! И – ни с места! – Нырнул за кустик саксаула. Вгляделся.

Небольшой караван – два верблюда, три всадника – медленно полз по низине в нашу сторону. Два всадника впереди, беседуют о чем-то, повод верблюжьей связки привязан, кажется, к седоку ближнего ко мне: верблюды шагают след в след за его конем, повторяя за ним все маленькие подъемы и спуски. Третий всадник замыкает группу. Хотя нет, он не замыкает – за ним идет еще кто-то. Странно идет, вяло, спотыкается, чуть не падает. Эге, да его тащат на веревке и руки у бедняги связаны! Плохо дело. Надо, пока не поздно, пока не увидели, уйти за барханами: я один, а этих – трое. Не справиться мне, если… Да какое, “если»?! Нет никакого “если»! Эти люди, не задумываясь, отберут и Боздумана, и верблюда, и всю поклажу, а меня убьют или – в лучшем случае! – свяжут и поволокут за собой, как этого вот несчастного. А Айнабат? Когда подумал о ее судьбе, во рту у меня вмиг пересохло от страха. Нет, нет, немедленно удирать, пока нас не заметили.

Я медленно попятился – пополз и… замер. Под третьим, последним, всадником был вроде конь Ахмед-майыла. Прищурившись, всмотрелся: точно, Тулпар, жеребец Ахмед-майыла. Я встревоженно перевел взгляд на пленника и ахнул: “Да ведь это сам Ахмед-ага!.. Ах, беда, вот беда, да как же ты вляпался в такое? Где же тебя угораздило?» – заметались мысли, а глаза уже шарили вокруг, выискивая место, где можно устроить засаду: отсюда стрелять нельзя – надо отвести беду от Айнабат, надо с того вон, противоположного, бархана; можно будет, в случае чего, увести басмачей в глубь пустыни, подальше, подальше отсюда.

Я отполз, сбежал по склону, цапнул на ходу хурджун, выхватил из него узелок с патронами, отшвырнул хурджун и, пригнувшись почти до земли, проскочил по пересохшему руслу-вади к облюбованному бархану. Выглянул из-за его гребня.

Ага, вот они, почти рядом, слышны даже голоса передних всадников: один раздраженный, брюзгливый, другой – властный. Раздраженный – у крайнего ко мне, чернобородого; властный – у краснорожего. Надо бы начать с них, да рискованно – тот, кто тащит на аркане Ахмед-майыла, может ускакать и уволочь за собой старика.

Помоги мне, Аллах, в добром деле. Я тщательно прицелился в того, тоненького, который подремывал на коне Ахмеда ага, и плавно нажал на спуск. Басмач вскинулся, словно его подбросило, и медленно повалился лицом вперед; обхватил шею коня, сполз на землю.

Хотя песок барханов и приглушил выстрел, но в тишине, да еще неожиданно, он показался оглушительным. Головные всадники мигом спешились – видно, и выучка хорошая, и опыт богатый – сразу определили, откуда опасность, и без раздумий открыли пальбу. Я слышал, как совсем рядом чмокают о песок пули, видел, как они выбивают коротенькие фонтанчики пыли.

Кубарем скатился, увидел краем глаза, как Айнабат в страхе вскинула ладони к лицу, удивился: “Почему она здесь? – и обрадовался – испугалась, что меня ранило». И сразу же дала знать о себе рана в плече – заныла, заболела.