Поклажа для Инера - [3]

Сарагыз вдруг неожиданно посерьезнела:

–Вот и хорошо… И пусть будут твои слова услышаны богом! – Она взяла лопату и пошла туда, где работала моя гелнедже, для которой так коротка была радость, а слезы – куда длиннее. И чтобы скрыть их от нас, гелнедже ушла поскорей…

Сегодня я вернулся из села примерно к полудню. Гелнедже, сидя в скудной тени нашего настила, разрезала дыню. Увидев, что я подъехал, она быстро спрятала под подол ноги в подвернутых шароварах: иначе ведь при поливе нельзя.

– Ну? Как тут без меня поработали? – спросил я важным голосом.

Но гелнедже не стала отвечать на мой вопрос. А сперва сама заставила меня ответить, как дома, и здоровы ли дети, и здорова ли старшая гелнедже.

Лишь когда я ответил ей, что все, слава богу, в порядке, она принялась рассказывать.

Оказывается, прямо перед моим приходом вода прорвала ближнюю запруду, и они едва сумели заделать промоину… Ничего себе!

Я сейчас же взял лопату, и хотел пойти проверить, как там дела на моем участке, не надо ли получше отрегулировать воду… Но гелнедже мягко остановила меня:

– Погоди, поешь дыни.

– Наши?.. – я с любопытством потрогал дыньки, выставившие кверху свои шершавые морщинистые мордочки. Гелнедже улыбнулась мне, кивнула:

– Знаешь, прохладненького захотелось, я и взяла несколько из тех,что уже были сорваны… В этом году урожай просто отличный… Если б еще удалось как следует… – она опять улыбнулась грустноватой своей улыбкой. – Тогда и навялить хватит, и патоку сделать, и соседей как следует угостить… Когда опять в село поедешь, не забудь, пожалуйста, прихвати с собой – для ребят. Сейчас дыньки – самая сладость!

Она быстро и аккуратно соскребла кончиком ножа остатки сладкой мякоти, выпила собравшийся в чашечке кожуры дынный сок, протянула нож мне:

– Поешь, поешь… И там в хурджуне осталось немного хлеба из джугары… Я раскрыл хурджун, достал кусок кукурузного хлеба:

– А ты, гелнедже?

– Нет, не хочется… Сегодня все на прохладенькое тянет… – Что-то припомнив, она вдруг поднялось с озабоченным видом: – Господи! А где же она-то?

– Кто?

– Да Сарагыз! Ну-ка посмотри, посмотри – не видно?.. Ей ведь тоже досталось сегодня с этой запрудой… Ну? Видишь ее? Тогда махни тельпеком. Пусть отдохнет немного, дыньки поест. А то как с утра молока глотнула, так и все – работает!

Я несколько раз махнул своим тельпеком – барашковой шапкой. Наконец, Сарагыз, которая, казалось, где-то у горизонта шагала среди поливальных бороздок, ответила мне – подняла лопату, что, мол, вижу, поняла…

Дыня была на редкость душиста и хороша, а я устал от жары… Но не мог как следует наслаждаться ни тенью, ни отдыхом. Я все думал о своей младшей гелнедже. Мне хотелось спросить ее, но я не решался. Гелнедже сидела отвернувшись, опустив голову и руки. Было в ее позе что-то от усталой птицы. И в то же время в позе этой видилась словно какая-то вина…

Что уж говорить! С тех пор, как мы получили похоронку на Довлета, Айсона гелнедже изменилась так, что, кажется, вернись сейчас Довлет, он и не узнал ее! Айсона всегда была такой румяной и глаза такие веселые. А теперь лицо ее словно высохло, а глаза поблекли. Только стали еще больше. И она все худела – как говорится, таяла на глазах…

А еще я замечал: вот начнет она что-то делать. Потом вдруг остановится, будто вообще забудет кто она и зачем здесь. Остановится и стоит, глядя куда-то мимо всего на свете… И я не знал, что мне делать, как уберечь ее, бедную! Не дай-то бог, с нею случится то, что случилось с женой Сапара, нашего пастуха верблюдов… Сапар тоже пошел на фронт, как наш Довлет, да и не вернулся. А вернулось вместо него черное письмо! И вот жена Сапара сошла с ума. Она ходила теперь по селу босая, с непокрытой головой. А если встречала кого, то лаяла и выла, как собака.

Суеверно я твердил про себя заклинание, которому научила нас мама: “Уйди, беда, уйди в камень, в воду уйди, в пустоту, пройди мимо, пройди мимо. Мы не поддадимся тебе!». Много раз повторив эти слова, я ждал помощи, я ждал неизвестно чьей помощи. Но некому было мне помочь, кроме меня самого!..

Подошла Сарагыз – высокая, крепкая, шаг широкий. Я невольно забыл на время свои невеселые мысли.

Она же, как всегда, начала разговор с шуточек, в которых главным героем был – увы! – я, собственной персоной.

– Итак, ты прибыл, о, дорогой начальник!

– Прибыл, прибыл, – ответил я, как можно суровее насупливая брови. – Ты лучше расскажи, что у вас тут стряслось.

– О, дорогой начальник! Расти большой и сильный. И да укрепит господь твою могучую память!

В придачу к соей излишней шутливости она еще имела обыкновение выражаться иносказательно. И последняя фраза в переводе на простой человеческий язык должна была значить: “Ты хорошо поел и попил. Но теперь-то уж хватит. Расскажи, наконец, что ты видел и слышал в селе!».

А еще она как можно чаще старалась ввертывать последнюю свою придумку – прозвище “начальник».

Немногие знали, с чего это я вдруг да стал… “начальником». А ведь кличкой этой меня наградил сам Язмухамед ага, председатель колхоза… В тот самый день, когда моя гелнедже, Сарагыз и я взялись за поливку одного общего участка, председатель сказал – при всей бригаде! – что назначает меня начальником над этими двумя женщинами. И отныне, если что-нибудь с ними случится, я отвечаю головой!