Покидая Аркадию. Книга перемен - [70]

Было еще темно, падали редкие снежинки, далеко впереди чернел лес.

Женщина остановилась, глубоко вздохнула, перекрестилась.

Девочка протянула Андрею коробок со спичками, он зажал его в руке.

– Ну, – сказала женщина, – поехали.

Через три часа они добрались до деревни. Затопив печку и оставив Тусика присматривать за Андреем, женщина ушла. Вечером приехала Марина Щурцова, которая увезла зятя в Красное, а оттуда в райцентр, в больницу, где Андрею сделали операцию на бедре. Марина с соседями вытащила из леса грузовичок с гробом дочери, которую похоронили на сельском кладбище. Андрей так никогда и не избавился от хромоты. Через год он женился на Марине, которая была на восемь лет старше. Они выращивали на продажу свиней, а потом построили небольшую ферму, закупили быков-герефордов и стали продавать мясо в московские рестораны. Марина в свои сорок девять отважилась родить – семья прибавилась девочкой. Возвели новый дом, расширили дело. Сын Марины после службы в армии вернулся домой, женился, он и жена работали рядом с Андреем и Мариной на ферме. Они сражались с бандитами и чиновниками, заготавливали корма для скотины, охраняли ферму по ночам, растили детей, чинили машины, гнали самогон – дел всегда было невпроворот, и Андрей все никак не мог выбрать время, чтобы навестить женщину с волосатым лицом – местные звали ее Собачьей Щекой – и ее внучку Тусика. Вроде бы жили рядом, рукой подать, а съездить в Тормасово – некогда. Иногда, в редкие минуты, когда он оставался один, наедине с собой, Андрей доставал из кармана коробку спичек, подаренную Тусиком, встряхивал, улыбался, вспоминая ту страшную зимнюю ночь, погромыхивание гроба в кузове грузовичка, женщину в котелке, опиравшуюся на дубину, которой она убила человека, ее ровный голос, девочку в остроконечной шапке, ее маленькое тупенькое личико, горящую спичку в ее руке, и ту радость, которая наполнила вдруг его душу, легкую и бессмертную, и снова встряхивал коробок у уха, и снова, и снова…

Длинные тени

Эту девушку Муратов заметил вечером в ресторане отеля. Она сидела одна, склонившись над тарелкой и исподлобья поглядывая на компанию итальянцев, которые весело галдели за соседним столиком. Заказала вино, взяла бокал за ножку узловатыми тонкими пальцами, долго и недоверчиво принюхивалась, прежде чем сделать глоток. У нее было узкое бледное лицо, длинный нос с горбинкой, волосы цвета желтой меди и почти бесцветные губы. Время от времени она поеживалась, как будто зябла, хотя на ней были пиджак и юбка из плотной ткани.

Муратов равнодушно разглядывал ее. Некрасивая, скованная, одинокая, холодная, страдающая паранойей провинциалка, вечно озабоченная тем, что думают о ней окружающие. Весь год копила деньги, экономя на еде, чтобы съездить за границу. Ей двадцать пять, а то и тридцать. Зовут ее, конечно, Эльвирой или Жанной. Хочет замуж, но не за соседа-автомеханика, а за Джонни Деппа, хотя никогда в этом не признается. Работает кассиром в банке или мелким клерком в государственном учреждении. Ни подруг, ни друзей. Живет с родителями в квартирке с турецким ковром на стене, по вечерам стирает колготки, читает дамские романы и, как всякая русская женщина, любит сладкое вино.

Часа через два Муратов встретил эту девушку в компании двух потных толстух у магазина в центре города. Толстухи разглядывали шубы, вывешенные в витрине, и громко переводили цены в рубли, а девушка стояла поодаль, прижав к животу маленькую сумочку, и смотрела на огромный платан, крона которого была вызолочена уличным фонарем.

Муратов прогулялся по набережной до ротонды, уже окруженной зеваками.

Как всегда в это время, здесь выступал оркестр, и прекрасная пышка Ниночка в красном открытом платье до пят исполняла «Хабанеру», приподнимаясь на цыпочки и так широко открывая рот, что виден был ее трепещущий язык.

Когда-то она исполняла брючные партии – Ваню в «Сусанине» или Ратмира в «Руслане и Людмиле», но однажды все бросила и вот уже пятый год разъезжала по средиземноморским островам, выступая перед туристами.

Между тротуаром и ротондой на складном стульчике под деревом совершенно неподвижно сидел маленький старичок, тепло одетый, застегнутый на все пуговицы, лысый, в берете, с изумленным взглядом, устремленным к небу, и широко открытым беззубым ртом, в который подвыпившие туристы иногда бросали монетки.

Закончив выступление, Ниночка пробралась через толпу, придерживая подол кончиками пальцев и отдуваясь, подхватила Муратова под руку, он поцеловал ее в волосы, и они отправились в ресторан.

Когда сели за стол, Ниночка достала из сумочки конвертик.

– Обещанное, – сказала она. – Пианист совсем еще мальчик, но какое он чудо! Это, конечно, в зале надо слушать, а не с флэшки…

Подошла официантка, приняла заказ.

– Павел Николаевич, – сказала она, раскладывая на столе ножи и вилки, – ваш заказ ждет.

– После ужина, Наташа, хорошо?

– Ага, я скажу Джеку.

– Все плохо? – спросила Ниночка, кладя свою пухлую ручку на его кулак.

– Терпимо, – сказал он. – Ты надолго?

– Завтра улетаю на Крит.

– Когда?

– В девять надо быть в аэропорту.

– Может, для начала по бокалу коккинели? – предложил он.