Показания судьи - [5]

За этим последовала еще одна драматическая пауза, во время которой Гэмбл спокойно и пренебрежительно взглянул на Дикинсона. В гробовой тишине он продолжил:

— И более того, джентльмены! Секундой позже пришел второй джентльмен. Тот самый, с острой бородкой и вощеными усами. На нем был ярко-красный халат с черным поясом. У него тоже в руках была свеча, и я понял, что их обоих разбудило нечто, о чем я не имел ни малейшего понятия, так как сам я не издавал ни звука и всего лишь смотрел в окно. Они немножко поговорили друг с другом, затем его светлость ушел в залу и тут же вернулся в большом пальто и с фонарем. И тогда, джентльмены, я свалил оттуда, выбрался из сада и укрылся между деревьями на другой стороне дороги. Минуты через две пришел полисмен, и я услышал, как его светлость обращается нему с порога, и пошел себе оттуда через общинные земли и домой к моему товарищу. Там я сидел, пока не начали ходить рабочие поезда[8], после чего уехал в Лондон. И вот он я, и я вопрошаю всех присутствующих: как я мог побывать этой ночью на Авеню-роуд, если я был в Уимблдоне, во многих милях оттуда? И я прошу его светлость, как джентльмена, подтвердить мои слова, поскольку он может их подтвердить!

Внимание присутствующих в суде переключилось с обвиняемого на судью. Каждый взгляд был устремлен на господина судью Степлтона. Он медленно выпрямился и взглянул поверх очков сначала на Гэмбла, а затем — на обвинителя.

— Это, безусловно, весьма знаменательное утверждение со стороны подсудимого, — начал он. — Я в весьма любопытном положении. Меня просят одновременно выступить в роли свидетеля и судьи. Если бы это дело разбирал один из моих коллег, обвиняемый, видимо, представил бы ту же позицию защиты и вызвал бы меня в качестве своего свидетеля. Я в некотором затруднении, но тем не менее я подтверждаю, что сказанное обвиняемым является правдой. В самом деле, я всю жизнь питаю некоторое предубеждение — признаю, это довольно глупо — против использования ставень и занавесок. Правда и то, что в буфете у меня хранится изрядное количество золотой и серебряной посуды, и по вечерам, если комната освещена, все это, вероятно, можно разглядеть с дороги. В данном случае я не придаю большого значения этим подробностям — заключенный мог выяснить их в любое время. Но, — и его светлость взял свою маленькую книжечку, — не могу не подтвердить, что упомянутые события действительно произошли в моем доме в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября и в точности так, как описал их обвиняемый. В тот вечер у меня ужинал и ночевал старый друг, месье Поль Лавонье, знаменитый французский ученый. Выглядел он именно так, как рассказал заключенный, — на нем был воротничок и богато украшенная звезда. Примерно в час ночи мне действительно послышался какой-то звук в саду, и я спустился в столовую, будучи одетым именно так, как описал обвиняемый. Вместе со мной спустился месье Лавонье, одетый в полном соответствии с описанием. Я действительно набросил пальто, зажег фонарь, который храню в холле, открыл парадную дверь и позвал проходящего мимо констебля. Тот осмотрел сад и не увидел ничего подозрительного. И по правде сказать, — продолжал его светлость с понимающей и веселой улыбкой, — я не думаю, чтобы человек, той ночью ставший свидетелем описанных событий в моем доме в Уимблдон-Коммон, мог в то же время совершить ограбление на севере Лондона. Возможно, он покинул Уимблдон сразу после того, как его спугнули в моем доме, в час ночи или около того, и направился на Авеню-роуд. Но как вы помните, господа присяжные, согласно показаниям мистера Тиррела, он лег в два часа ночи и проспал всего два часа, так как ему надо было успеть на поезд, отправляющийся с вокзала Кингс-Кросс. Таким образом, ограбление произошло между двумя и четырьмя часами ночи. В этот промежуток нет ни одного поезда из Уимблдона в город, и представляется невероятным, что обвиняемый мог бы до четырех утра преодолеть многомильный путь от моего дома, где он определенно был около половины второго, до Авеню-роуд. В данный момент я неофициально подтверждаю показания обвиняемого — в этой исключительной ситуации у меня нет другого выхода. Таким образом, обвинение базируется исключительно на отпечатках пальцев, и по этому вопросу я выскажусь чуть позже.

Судья взглянул на обвинителя:

— Есть ли у вас вопросы?

— Да, ваша светлость, — ответил ошеломленный барристер и повернулся к Гэмблу: — Почему вы не рассказали все это раньше?

— Потому что хотел рассказать все здесь, — парировал Гэмбл.

— Знали ли вы, что это дело будет разбирать его светлость?

— Нет, пока Дикинсон мне не сказал, когда меня передали суду, — ответил Гэмбл, указывая на детектива.

— Вы собирались вызвать его светлость в качестве свидетеля?

— А вы как думаете! — ухмыльнулся Гэмбл. — Еще бы.

— Почему вы не вызвали сюда вашего товарища из Уимблдона?

— Что? — воскликнул Гэмбл. — Выдать его за то, что он предложил мне работу? Нет уж, он весьма уважаемый человек, у него там магазинчик.

— Вы могли бы и не указывать, что этот уважаемый владелец магазина предложил вам работу! Вы могли бы вызвать его, чтобы он подтвердил, что большую часть ночи вы провели с ним в Уимблдоне, без объяснения причин. Чем еще вы можете доказать, что были в Уимблдоне?