Покаяние как социальный институт - [4]
: Это вопрос скорее для вас и для других слушателей. Но, как я сказала во время доклада, есть разные причины. Причины, что жизнь стала труднее и сложнее, людям не хватает времени. Также некоторые считают, что если они свяжутся с этим разговором, то возникнут экономические проблемы: «У нас сейчас такие проблемы именно из-за этого. Не надо было об этом говорить, потому что ничего хорошего из этого не вышло и не выйдет». Но сейчас есть новая власть, группа людей, не только из Коммунистической партии, но те, кто работал в КГБ. Они, конечно, не работали в концлагерях, но они также были с этим связаны, они не заинтересованы в разговорах об этом. Они хотят сейчас показать себя как реформаторы, как новые люди, для них это было бы нечто стыдным. Мне кажется, что это не моя задача — объяснять вам, почему здесь что-то произошло. Мне интересно ваше мнение на эту тему.
Григорий Чудновский: Вы из Америки приехали, а мы в России живем. Осталось не до конца понятным, почему вы используете понятие «покаяние», разъясните, пожалуйста. Это вообще религиозная вещь.
Эпплбаум: Вы можете использовать и другие слова. Например, «память», «институционализация памяти» — то, что, как я сказала во время доклада, существует в других странах.
Чудновский: Я хочу понять: если лицо, допустим, диктатор, исторически виновато перед своим народом за геноцид, за Соловки, за ГУЛАГ, какая форма применялась на Западе? Там не было таких массовых репрессий, но пофантазируем. Если бы там это было, какая бы современная форма покаяния применялась к этому лицу? И еще. Ельцин, уходя на пенсию (я не имею в виду его кончину — это второй уход), пробормотал: «берегите Россию». Это что, покаяние? «Берегите Россию» — сказал напутствие или Путину или еще кому-то. Он сказал это публично, народу. Можно ли эту фразу считать покаянием человека, который был в основе реформ и их последствий? Могла бы Америка считать такую форму покаянием? Или это не покаяние вообще, а любовь: «Я так люблю Россию! Берегите! Мне на пенсии надо побыть, а вы берегите!» Покажите это примерами, если можно, хотя бы одним-двумя. Спасибо.
Долгин: Небольшое уточнение. Кроме этих слов, которые, по-моему, все-таки к покаянию никакого отношения не имеют, Борис Николаевич в своем обращении 31 декабря 1999 года извинился перед россиянами более прямым образом.
Эпплбаум: Вначале ваш первый вопрос — что бы мы делали на Западе. Есть очень много возможностей. Я несколько месяцев жила в Германии, и меня поразило, что общественный разговор о Холокосте идет все время. Это часть культуры, это сюжет для ученых, для политиков. Все время идет разговор о памятнике: где должен быть памятник, каким он должен быть. Это просто живет как живой разговор, а не только в кругу маленькой группы людей. Но, как я сказала, очень трудно найти хотя бы одну страну, где не было бы этой проблемы. Очень трудно. Но у нас в США все время, вплоть до сегодняшнего дня идет разговор о рабах в XIX в. Это наша проблема, и даже сегодня можно видеть результаты. Мы это видим, и об этом надо говорить. Но Германия, Франция, Испания, Аргентина, Чили, Камбоджа — каждая страна найдет для себя тот способ, который годится именно для ее культуры. Например, как я уже сказала, в Южной Африке тоже была такая проблемы, тоже были перемены, новый режим. Но что делать, расселять всех белых людей, которые живут в Африке? Нет. Они решили, что эти белые люди тоже имеют право жить в Африке, это также и их страна, у них нет другой страны. Но надо было дать черным почувствовать, что есть справедливость. Была проведена очень длинная сессия в парламенте, где многие люди, которые почувствовали себя жертвами этого режима, могли публично сказать об этом, рассказать, что случилось. Не было суда, не было расстрелов, но был публичный разговор об этом. Не все были согласны с тем, что это хорошо, были и те, кто хотел расстрела. Но более-менее эта проблема была решена таким образом. Есть разные методы. Я не хочу сказать, что одному человеку, Ельцину или Путину, надо сказать «Извините», не в этом дело. Надо, чтобы постоянно шли публичные разговоры, дискуссии об этом, чтобы будущие поколения тоже это обсуждали. Это важная часть истории и ментальности России.
Ольга Лобач: Добрый день. У меня есть один знакомый китаец, который был жертвой «культурной революции». При этом его отношение к современному Китаю очень близко к тому, как Вы описываете наше отношение к тому, что происходило в период репрессий. Я не спрашивала у него конкретно, он никогда не говорил и не указывал, я нигде не слышала о существовании памятников жертвам «культурной революции» в Китае. Это одна из ремарка.
Вторая ремарка, или полувопрос, заключается в следующем. Любая общественная дискуссия, или форма покаяния, или трансляция памяти, имеет свою цель — это только инструмент. Если цель — это общественное согласие, примирение людей, оказавшихся в катастрофе (а то, что происходило в России — это катастрофа национального масштаба), то нужно знать границы, где остановиться. Потому что сейчас есть примеры того, что происходит в Польше, где формально, вроде бы, восстанавливают справедливость и занимаются составлением списка тех, кому запрещено заниматься государственной деятельностью, потому что они относились к компартии Польши. В Польше проходящие суды над бывшими членами компартии, вроде бы, не приносят большого общественного примирения. Когда Вы говорите о дискуссии по поводу жертв репрессий, есть вопрос. По-моему, никто не отрицает того, что это национальная катастрофа, что жертвы были, что масштабы были чудовищны, и весь тот объем литературы и информации, который действительно реально выбросился в начале 90-х гг. на нашу читающую или интересующуюся публику, дал информацию к размышлениям. До сих пор не существует такого описания событий, политологического, исторического, который бы можно было общественно дискутировать. В этом смысле все вопросы, все общественные дискуссии по поводу жертв репрессий сводятся только к тому, что нужно фиксировать историческую память, о чем Вы и говорили. Памятники, культурные образцы, книги и культурные действия, которые бы фиксировали эту память. Но в той или иной степени это происходит. Если в обществе нет напряжения по этому вопросу, то, наверно, та дискуссия, которая идет в определенном диапазоне, достаточна для данного времени, для данного народа, в данных исторических условиях. Наверно, на этом я остановлюсь. В этом и заключается вопрос — нужно ли нам именно увеличение дискуссии по этому вопросу, или достаточна только фиксация исторической памяти? Есть ли необходимость в этом?
Эта книга, отмеченная Пулитцеровской премией, — самое документированное исследование эволюции советской репрессивной системы Главного управления лагерей — от ее создания вскоре после 1917 г. до демонтажа в 1986 г. Неотделимый от истории страны ГУЛАГ был не только инструментом наказания за уголовные преступления и массового террора в отношении подлинных и мнимых противников режима, но и существенным фактором экономического роста СССР. Только в пору его расцвета — в 1929–1959 гг. — через тысячи лагерей прошли около 18 миллионов заключенных.
Книга Энн Эпплбаум – это не только полная, основанная на архивных документах и воспоминаниях очевидцев, история советской лагерной системы в развитии, от момента создания в 1918‑м до середины восьмидесятых. Не менее тщательно, чем хронологию и географию ГУЛАГа, автор пытается восстановить логику палачей и жертв, понять, что заставляло убивать и что помогало выжить. Эпплбаум дает слово прошедшим через лагеря русским и американцам, полякам и евреям, коммунистам и антикоммунистам, и их свидетельства складываются в картину, невероятную по цельности и силе воздействия.
«Ни белые, ни красные, а русские», «Царь и Советы», «Лицом к России» – под этими лозунгами выступала молодежь из «Молодой России», одной из самых крупных заграничных российских организаций, имевшей свои отделения на всех континентах и во всех государствах, где были русские изгнанники. Автор рисует широкое полотно мира идей младороссов, уверенных в свержении «красного интернационала» либо через революцию, либо – эволюцию самой власти. В книге много места уделяется вопросам строительства «нового мира» и его строителям – младороссам в теории и «сталинским ударникам» на практике.
В книге представлена серия очерков, посвященных политически деятелям Англии Викторианской эпохи (1837–1901). Авторы рассматривают не только прямых участников политического процесса, но и тех, кто так или иначе оказывал на него влияние. Монография рассчитана на студентов, изучающих историю Нового времени, и всех интересующихся британской историей.Печатается по решению научного совета Курганского государственного университета.Министерство образования и науки Российской федерации. Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Курганский государственный университет».
Данная книга – пример непредвзятого взгляда на современную Россию. В своей книге Иван Бло, многие годы изучающий Россию, уделяет внимание самым разным аспектам жизни страны – историческому развитию, внутренней и внешней политике, экономике, демографии, армии и обороне, церкви и духовности. Он является убежденным сторонником тесного стратегического сотрудничества Парижа и Москвы.Этот анализ неразрывно связан с деятельностью Владимира Путина, лидера современной России. Именно через достижения и результаты работы президента России автору удалось в наиболее полной мере раскрыть и объяснить суть многих происходящих в стране процессов и явлений.Книга Ивана Бло вышла в свет в Париже в декабре 2015 года.
Выступление на круглом столе "Российское общество в контексте глобальных изменений", МЭМО, 17, 29 апреля 1998 год.
Книга шведского экономиста Юхана Норберга «В защиту глобального капитализма» рассматривает расхожие представления о глобализации как причине бедности и социального неравенства, ухудшения экологической обстановки и стандартизации культуры и убедительно доказывает, что все эти обвинения не соответствуют действительности: свободное перемещение людей, капитала, товаров и технологий способствует экономическому росту, сокращению бедности и увеличению культурного разнообразия.
