Пока я жива - [32]

Я издаю дребезжащий смешок — кажется, будто где-то разбили стекло, — и ошарашенно замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.

Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь — какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.

Наконец папа произносит:

— Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?

Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.

Девятнадцать

На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу.

— Она точно пошевелилась, — говорю я Кэлу.

Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть.

— Черви, — сообщает он. — Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность — там прохладнее.

— Откуда ты знаешь?

Он пожимает плечами:

— Интернет.

Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву — они корчатся, ослепленные солнцем.

— Видишь? — замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. — Труп — это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. — Он бросает на меня задумчивый взгляд. — Но с тобой такого не случится.

— Правда?

— Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом.

— А что будет со мной?

Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл — великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит:

— Я выясню и расскажу тебе.

Кэл идет в сарай за лопатой.

— Посторожи птичку, — просит он.

Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна — черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются в траве, ищут птицу, друг друга.

Лужайку пересекает Адам.

— Привет, — произносит он. — Как дела?

Я выпрямляюсь в шезлонге:

— Ты перелез через забор?

Адам качает головой:

— Он сломан внизу.

На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной.

— Вот, — говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы.

— Это мне?

— Тебе.

У меня колет в сердце.

— Я стараюсь не обзаводиться новыми вещами.

Адам хмурится:

— Может, живое не считается?

— Еще как считается.

Он опускается на траву рядом с моим шезлонгом и кладет цветы между нами. Земля сырая. Адам промокнет. Замерзнет. Но я молчу. И про червей тоже. Пусть заползут к нему в карманы.

Возвращается Кэл с садовым совком.

— Ты что-то сажаешь? — любопытствует Адам.

— Дохлую птицу, — отвечает Кэл, указывая на место, где лежит трупик.

Адам наклоняется взглянуть на нее.

— Это грач. Его ваша кошка поймала?

— Не знаю. Но все равно надо похоронить.

Кэл идет к дальнему забору, отыскивает на клумбе местечко и начинает копать. Земля сырая, как смесь для кекса. Время от времени лопата натыкается на мелкие камешки, и раздается звук, похожий на хруст гравия под ногами.

Адам срывает травинку и пропускает между пальцами.

— Я прошу прощения за то, что тогда сказал.

— Ладно.

— Это все неправда.

— Все нормально. Не будем об этом.

Адам с серьезным видом кивает и теребит травинку, не глядя на меня.

— Ради тебя можно и потерпеть.

— Правда?

— Ага.

— Значит, ты хочешь со мной дружить?

Он поднимает глаза:

— Если ты согласишься.

— И ты уверен, что в этом есть смысл?

Я с удовольствием смотрю, как он, смутившись, заливается румянцем. Наверно, папа прав: я становлюсь злюкой.

— Да, я думаю, смысл есть, — отвечает Адам.

— Тогда я тебя прощаю.

Я протягиваю ладонь, и мы жмем друг другу руки. У Адама теплые пальцы.

Возвращается перепачканный грязью Кэл с лопатой в руке. Он похож на чокнутого малолетнего могильщика.

— Яма готова, — сообщает он.

Адам помогает ему закатить грача на лопату. Тельце окоченело и кажется тяжелым. Сзади на шее виднеется глубокая красная рана. Адам и Кэл, подхватив лопату с двух сторон, несут грача к клумбе; его головка болтается, как у пьяного. Кэл разговаривает с ним.

— Бедная птичка, — говорит он. — Покойся с миром.

Я заворачиваюсь в плед и иду за ними через лужайку, чтобы посмотреть, как они будут закапывать грача. Один его глаз приоткрыт. Он смотрит умиротворенно, даже благодарно. Перья кажутся темнее.

— Наверно, надо что-то сказать? — спрашивает Кэл.

— Быть может, «прощай, птица»? — предлагаю я.

Он кивает:

— Прощай, птица. Спасибо, что ты была. Пусть земля тебе будет пухом.

Он засыпает грача землей, оставив торчать голову, словно предполагая, что птица захочет бросить на нас прощальный взгляд.

— А как же черви? — спрашивает Кэл.

— А что черви?