Пока я на краю. Повесть - [31]

Валера всю эту картину наблюдал с открытым ртом, так и не сдвинувшись с места.

* * *

Алка сидела на фудкорте. Валера звонил уже пятнадцать раз, но все его звонки она сбрасывала.

Почему не сработало? В очередной раз вспоминая несущуюся на нее машину, Алка становилась вся ватная, ее кидало в жар, и думать дальше она не могла.

А еще ей все время казалось, что сейчас за ней придут.

Алка вспомнила, что было, когда она грузила велик в папину машину и поцарапала дверцу багажника. И это родной отец! Чужие мужики, наверное, убили бы на месте.

Алка аккуратно встала (ноги не подгибаются), выкинула стаканчик (руки не трясутся), пошла по направлению к выходу (охранники не следят, по рации ничего не передают, вообще смотрят в другую сторону).

Шагала Алка быстро. Дворами. Выйти на оживленную улицу не могла себя заставить. Дошла до пешеходного перехода и поняла, что боится переходить дорогу. Даже в самом положенном месте. Даже со светофором.

Алка беспомощно огляделась и повернула в другую сторону. Не домой – к Панте. Вот с кем ей давно нужно было поговорить!

* * *

Панта угрюмо смотрела в стену. Алка ревела.

– Я тебя предупреждала, – мрачно сказала Пантера.

Алка высморкалась в ладонь. Панта скривилась и протянула Алке салфетки.

И тут Алка взвыла по-настоящему.

– Да ладно тебе рыдать, – сказала Панта, – ничего же не случилось!

А Алка даже говорить не могла. Опять вернуться в то время, когда она была самая обыкновенная, а никакая не особенная, опять жить, когда впереди маячит только призрак юрфака и бесконечные репетиторы, опять приходить домой и без сил ложиться на диван… это было невозможно. Невыносимо.

– Ты лучше радуйся, что легко отделалась, – сказала Панта, – соскочишь в самом начале. Это лучше, чем проработать несколько лет, а потом выяснить, что нет у тебя никаких уникальных возможностей, а тебя просто поимели…

У Панты зазвонил телефон.

Алка никогда не видела, чтоб у человека так быстро менялось выражение лица. Панта окаменела.

Потом трясущейся рукой взяла трубку.

Потом она молчала, глядя в окно, с трубкой у уха. Потом она положила трубку на стол и продолжала молчать.

Алка испугалась. Перестала плакать. Собиралась дать подруге стакан воды, как Панта очнулась и заговорила.

– Дай мне, пожалуйста, твой телефон, – сказала она.

– Зачем? – удивилась Алка.

– Яков просил снять тебя с прослушки. И пингвин… которого тебе Фрост подарил… – Каждое слово давалось Пантере все тяжелее. – Там батарейки давно должны были сдохнуть, но ты убери его от греха…

И тут Панта разрыдалась. Из бессвязного текста, который она пыталась из себя выдавить, Алка поняла, что особенные способности у нее все-таки есть, что Панта просто «хотела как лучше», потому что «вляпаешься, и уже на всю жизнь», что «это золотая клетка», «вырваться невозможно», а дальше начались сплошные всхлипы: «ты не понимаешь», «жизнь на крючке», «я больше не могу», «ты не переживешь» – и заключительный стон: «только Якову не говори».

– Он гений, Яков! – Панта убеждала Алку, хотя та и не спорила. – Он доктор психологических наук! Светило! Его в Академии наук травили! Не давали работать! Тогда он плюнул и ушел, чтобы спасать таких, как мы!

Алка гладила Панту по руке.

* * *

Яков позвонил сам. Телефон тренькнул, как только Алка вышла из подъезда Панты.

– Не обижайся на нее, – тихо сказал Яков, – она действительно за тебя боится. Ей нужно отдохнуть, а я все никак не могу отправить ее в отпуск.

– Может быть, поговорить с ее родителями? – предложила Алка.

Сейчас, когда к ней вернулось осознание ее исключительности, она чувствовала себя взрослой и серьезной.

Яков помолчал.

– Наташа – сирота, – сказал он после паузы, – до восемнадцати лет я был ее опекуном.

Пока Алка переваривала эту информацию, Яков не произнес ни слова. Сопел в трубку.

– Наверное, она малость ревнует, – продолжил он.

Алка не знала, что сказать.

– Но только ты ей этого не говори, – тихо попросил Яков, – я очень за нее переживаю.

У него был такой голос, что у Алки защемило сердце. Вот бы ее отец хоть раз поговорил с ней по-хорошему, вот бы он так же нежно о ней отозвался, вот бы он так заботился о ней, Алке.

А дома было холодно и пусто. И трубку папа традиционно не брал.

* * *

Рассказывать, как Алка бросалась под колеса машин, было мучительно стыдно. Но Яков слушал с таким искренним участием, что постепенно Алла выдохнула и к концу даже слегка поиздевалась над собой.

Яков стеба не оценил.

– Да, Алла, – покачал он головой, – нам с тобой еще учиться и учиться…

У Аллы за десять с лишним лет к слову «учиться» выработалось стойкое отвращение. Она тут же ощетинилась:

– Между прочим, вы говорили, что я – кризисный менеджер! А я… почему я облажалась в кризисе?!

Яков Ильич выслушал все упреки с очень серьезным видом, кивнул и начал загибать пальцы:

– Во-первых, ты еще не кризисный менеджер. Хотя задатки у тебя есть. Во-вторых, на каждого кризисного менеджера найдется проруха. И в-третьих… а ты уверена, что это был кризис?

– Ну… конечно, – растерялась Алка. – Сплошной кризис! Тормоза визжат, все орут…

Яков по-отечески покачал головой.

– Это, прости, бардак, а не кризис. Кризис – это препятствие на пути к цели. Ступенька на лестнице. Барьер перед финишем. А у тебя… какая у тебя была цель?