Пока ты молод - [28]

Выйдя к ней на лестницу и увидев ее с покупками в руках, он очень обрадовался. На похудевших, бледных щеках сразу же вспыхнул яркий смущенный и благодарный румянец.

— Катя, вы? Вот спасибо… Вы такая добрая. — И, освобождая ее руки от двух больших газетных кулей, он неожиданно чистосердечно признался: — А вы знаете, Катя, я ждал вас и верил в это. И потому у меня не было таких минут, когда бы я обижался на ваше отсутствие.

Она хотела было что-то сказать в свое оправдание, сослаться на занятость или на то, как долго ей пришлось отыскивать его: соседи не знали, в какой он больнице; но ничего у нее не получилось. Она опустила глаза и тихо ответила:

— Спасибо и вам, Анатолий Святославович.

— Что вы, Катя, что вы… Впрочем, я с вашего разрешения отнесу быстренько вот это, — он кивнул глазами на кули. Боясь обидеть ее, он умолчал о том, что ему не хотелось бы утруждать ее продовольственными заботами. Она же, в свою очередь, и хотела спросить, носит ли ему кто передачи, и боялась, в случае если никто не носит, подчеркнуть этим вопросом свою какую-то особую заслугу перед ним.

Когда он вернулся из палаты, они присели на скамейку, и она добрых полчаса рассказывала по его просьбе о своей работе. Уже собираясь уходить, она робко попросила:

— Анатолий Святославович, я надеюсь, вы на днях выйдете отсюда. Мне бы очень хотелось, чтобы вы заглянули в наш драмкружок. Я вас прошу.

Он тоже поднялся со скамейки, удивленно посмотрел ей в глаза и не сразу ответил:

— А я и не знал, что вы в кружке занимаетесь. Но мне кажется, Катя, вряд ли мое, как говорится, просвещенное мнение чем-нибудь поможет вам.

— Очень поможет, Анатолий Святославович! — она совсем близко, взволнованно задышала ему в лицо. — Понимаете, позавчера была у нас на репетиции Литовцева, говорила долго со мной, приглашала во МХАТ. Я так перепугалась, что ничего путного ей не могла ответить. Она же улыбнулась, вырвала из записной книжки листок, написала на нем номер своего телефона и дала мне.

— И после этого вы еще собираетесь спрашивать о моем мнении. — Анатолий нахмурился. — Да вас высечь сейчас мало — вот мое мнение окончательное.

— Но, Анатолий Святославович…

— Никаких «но»! — перебил ее Анатолий и от души расхохотался.

Она терпеливо выждала его смех и очень серьезно продолжала:

— Дело-то ведь не только во мне…

— А в ком же? — снова перебил ее Анатолий, но на этот раз без смеха и без улыбки.

— Юра не соглашается. Говорит, что… Да вы сами, наверно, догадываетесь, о чем может говорить в таких случаях муж. — Она глубоко вздохнула. — Вот потому я прошу вас прийти к нам на кружок, ну и как быть с Литовцевой. Я даже не знаю, что ей в конце концов ответить… Ведь что бы я ни придумала в оправдание своего отказа, все это будет неправда. Помогите мне, посоветуйте, Анатолий Святославович. Я вас прошу.

Анатолий заметил, что у нее проступают слезы, срывается голос. Он взял ее руки в свои, тревожно, почти шепотом сказал:

— Спасибо вам, Катя. Но, мне кажется, целесообразней будет сходить не на ваши репетиции, а к Юре и поговорить с ним.

— Ради бога, Анатолий Святославович, только не это. Он и так… — Она чуть было не проговорилась о том, как в шутливых, казалось совсем безобидных, замечаниях об их частых встречах в последнее время стали проскальзывать ледяные нотки настоящей, неподдельной ревности. Но вовремя спохватилась и, нервно прикусив нижнюю губу, растерянно притихла.

Но было уже поздно. Он понял. Тоном, отказывающим ей во всяких возражениях, сказал:

— В таком случае тем более я должен, нет, обязан переговорить с ним. И чем быстрей, тем лучше для вас. — И уже мягче: — Но вы все-таки приходите ко мне сюда, Катя, если меня вдруг эскулапы не будут долго отпускать. Обещаете? — Он положил ей руки на плечи, но тут же испуганно отстранился, почувствовав, как она вздрогнула при его прикосновении.

Она медленно приподняла голову, снизу вверх посмотрела своими широко открытыми, затуманенными глазами в его глаза и тихо прошептала:

— Не надо… Толя… Никогда не надо… А приходить я буду, несмотря ни на что. Хотя я верю, что вы… очень скоро выздоровеете… Вы не обижайтесь на меня за вот это… — Она запнулась на секунду, отыскивая слово. — За вот это панибратство. — И, не дожидаясь ответа, готовая расплакаться, она вдруг повернулась и, срываясь на бег, стала быстро спускаться по лестнице.

Ошеломленный такой неожиданностью, Анатолий не задержал ее, не бросился за ней, и только, когда она была уже у самого выхода на первом этаже, он окликнул ее. Но собственный голос ему не повиновался, получился шепот: «Ка-тя-я…» И он до боли в кулаках сжал прутья перил.

…После выздоровления он все-таки пошел к ним. И ничего, кроме неполного, отчужденного разговора, у него с Юрием не получилось. Предполагаемой откровенности также не было. Анатолий ушел ни с чем.

А затем подоспело лето, молодую супружескую чету Малаховых направили на Херсонщину, те немногие, кто знал о случившемся, постепенно забыли и не напоминали Анатолию об этом. Лишь сам он не забыл, запомнил на всю жизнь. Он начал сторониться женщин, стал замкнутым, немного педантичным в обращении со студентами, из-за чего за ним надолго закрепилась репутация суховатого и придирчивого преподавателя. Зато после случившегося у него появилась необыкновенно продуктивная, доходящая порой почти до одержимости работоспособность. Он перечитал огромные вороха русской и зарубежной литературы по своей специальности, без конца пропадал в длительных командировках и экспедициях по колхозам, совхозам, лесничествам и заповедникам. Через четыре года у него за спиной уже было несколько крупных работ, опубликованных в журналах и вышедших отдельными изданиями. О нем заговорили в ученом мире страны.