Пока подружка в коме - [59]

– Слушай, Пэм, положи то, что у тебя так хлопает, в мешок. Глядишь, и будет что на ужин поджарить.

– Очень смешно.

Снова горы и океан.

– Мне кажется, я тебя понимаю, – говорит Гамильтон. – Если брать мир в целом, то нельзя не признать, что жить сейчас, в наше время, неплохо. Но стоит присмотреться к «темной стороне», как становится очевидно, что выбора-то никакого у нас нет. Раньше всегда была какая-то богема, творческий андеграунд, куда можно было уйти, если выяснялось, что мэйнстрим – не для тебя. Ну, или там преступный мир, или религия, наконец. А сейчас – ничего, одна система, все остальное куда-то подевалось. И людям остается выбирать между системой и… и смертью, получается. И ничего не поделать, из этого круга не вырвешься.

Трубы целлюлозного комбината «Хоу Саунд» лакируют часть небосвода пепельно-белым дымом. Гамильтон спрашивает:

– А что ты можешь сказать о тех, кого ты давно знаешь? Ну, о нас – Ричарде, Венди, Пэм, обо мне? Что в нас изменилось, что ты сразу заметила?

– Ты имеешь в виду только друзей и родных?

– Да.

Карен предпочитает не договаривать всей правды:

– Знаешь, получается ведь как: никто на самом-то деле не изменился за эти семнадцать лет. Все стали только более полными, усовершенствованными версиями самих себя. Мама, например, – она… это… властная, как и раньше. Отец – он хороший, но себе на уме. Ричард все так же серьезен и мил, и очень старателен. Ты, как и раньше, – дубина неотесанная. Пэм – так же по-тихому обворожительна. Лайнус все летит на свой Марс. Венди, может, конечно, и уважаемый врач, и еще кто угодно, но в глубине души она по-прежнему отличница, вовремя сдающая домашние задания. Все стали… да, стали больше похожими на самих себя.

Под гул мотора они смотрят на горы и город.

– Помните, как мы покупали фотоаппарат в «Future Shop»?[17] – спрашивает Карен; ее спутники кивают. – Видели, по каким категориям там делятся вещи? «Имитаторы», «Производство», «Игры». Да что же это за мир получается? И еще – скажите мне, что случилось со временем? Ни у кого больше нет времени. Что за хреновина такая? Черт знает что! Все, настроение испортилось.

Карен приоткрывает окно машины, в салон проникает слабый сероводородный запах, который ветерок несет от целлюлозного комбината. Карен прячется за темными стеклами очков. Она не говорит Гамильтону, что, по ее мнению, в тридцать четыре года можно быть и повзрослее. А они – в лучшем случае – просто замкнуты, разобщены и лишены внутреннего стержня, чего-то, что могло бы придать их жизни смысл.

Гамильтон снова заводит разговор:

– А что ты скажешь о дочери, о Меган?

Карен улыбается:

– Согласись: правда, клевая девчонка? С характером. Уверенная в себе какая. Я и представить себе не в состоянии, чтобы в ее годы быть такой цельной. – Пауза. – Хотя смешно, мне самой-то, считай, семнадцать. Может быть, и я смогу стать такой же крутой, как она.

– Скорее тебе повзрослеть придется. И очень быстро, – зевая, говорит с заднего сиденья Пэм. – Люди от тебя знаешь чего ждут? Особой мудрости. Для них тебе не семнадцать, а тысяча лет.

И это правда. Люди полагают, что Карен дано воспринимать не только цвета, запахи и звуки, но и что-то еще, что-то величественное и совершенное, куда как более значимое, чем те же цвета. Что саму ее разочаровывает, так это то, что она ведь действительно что-то видела, но это что-то глубоко от нее спрятано и недостижимо.

По утрам Меган теперь тошнит. Остается лишь гадать, сколько времени ей еще удастся держать в тайне свою беременность. Она практически перестала встречаться со старыми друзьями и живет у Ричарда, на самом деле одна, потому что сам Ричард все время либо на работе, либо у Карен. Меган нравится быть одной; она еще слишком молода, чтобы на нее давил пульсирующий груз одиночества. Она выбросила все свои «готические» наряды и теперь предпочитает одеваться просто, чуть по-спортивному. Еще она бросила школу и пошла работать на полставки к Лайнусу. Она мечтает устроиться к нему же на постоянную работу, как только ребенка можно будет отдать в ясли.

За отсутствием сверстников Меган все больше вынуждена общаться со старшими. Она ловит себя на том, что не против поговорить даже с Лоис. В конце концов, хорошая взбучка по-своему даже подстегивает, поднимает настроение. Карен – «био-мама» – просто замечательная, но какая-то не такая, странная, что ли? («Чего ты хочешь, она же пропустила чуть ли не двадцать лет!») Все бы ничего, но между ними осталась какая-то напряженность. Ревность, может? Ведь в эмоциональном плане они – ровесницы, и обе претендуют на внимание Ричарда, Лоис, да и всех остальных. Но на самом деле в глубине души они так и не «контачат». Слишком уж они похожи, и каждая подсознательно стремится обогнать другую. Обе настороженны и подозрительны.

Как грецкие орехи, смущения румянец; улыбка – до того, как она захлопнет дверь.

Дождь, Карен сидит на кухне у Венди, они обсуждают предстоящую вечеринку – после Рождества предполагается отметить помолвку Карен и Ричарда. «Церемония» намечается очень скромная: приглашены только близкие друзья и родственники. Никаких посторонних, никакой лишней шумихи. В общем, организовывать особо-то нечего, скорее это своего рода забава для Карен и Венди – игра в составление плана. Жизнь у Венди настолько нервная и напряженная, что она только рада устроить себе перерыв на «девичьи заботы». Платье? Это по части Пэм. Торжественный ужин? Салат из цикория со сливочным мягким сыром, итальянская ветчина, дыня. «Что случилось с едой за это время? – удивляется Карен. – Раньше еда была порциями, в баночках да в коробочках. А теперь всего полно, и все такое свежее».