Пока ненависть не разлучила нас - [155]

Дискуссия затягивалась, буксовала. Мало-помалу поток ненависти вызвал у меня отвращение, он накрыл меня с головой, чуть ли не потопил. У меня возникло ощущение, что я впустил к себе в комнату орду сумасшедших, готовых разнести все вокруг, поубивать друг друга, а меня линчевать.

Я встал, снова сел, взял сигарету, положил сигарету… Я сделал страшную глупость. О чем я думал, когда торопливо писал, выбрасывая слова в пространство? Чего я хотел? Оправдать себя? Представить лагерь, к которому себя причисляю? Вызвать на откровенный разговор? Нокаут. Я подлил масла в огонь. Огонь вспыхнул. Я сгорел.

И понял: все это бессмыслица. И стер свой символ веры.

Мунир

Сурия в отчаянии. Она сидит, обхватив голову руками, точь-в-точь как Фадила, когда горюет и кажется маленькой беззащитной девочкой, которую еще так недавно мы спасали от бед своим теплом. Но сейчас речь не о ссоре с подружками, не об отказе идти на праздник, не о любовной неудаче. Сурия узнала печальную новость: Слиман уехал в Сирию.

Слиман, ее друг детства, застенчивый мальчик, который едва решался поднять глаза у нас в гостях, стал джихадистом. А она даже не заметила, как это произошло.

— С некоторых пор он стал очень верующим — постоянно ходил в мечеть, пять раз в день совершал намаз. Мне казалось, что это хорошо. Он выглядел гораздо счастливее.

— Вы с ним виделись?

— Да нет. После лицея мы потеряли друг друга, изредка переписывались в Фейсбуке.

— И он ничего не говорил тебе о джихадизме?

— Ничего. Говорил в основном о вере, старался меня убедить, что надо быть более набожной, носить хиджаб, что соблюдать Рамадан — это мало для мусульманки, но я всегда отшучивалась. А совсем недавно узнала, что у него был другой аккаунт, с другим именем. Абу — не знаю точно, — и там он выступал гораздо более агрессивно.

Я похолодел при мысли, что моя дочь общалась с членом ИГИЛа, но, подумав немного, успокоился. У Сурии сильный характер, устойчивые взгляды, она не чета той молодежи, что мучается сомнениями, подвергаясь искушениям со всех сторон.

— А как ты узнала о его отъезде?

— Из Фейсбука. Он поместил странный пост о своем будущем путешествии, а я, как идиотка, решила, что он уезжает на каникулы. Спросила, он не ответил. А вчера один наш общий друг сообщил, что Слиман вот уже две недели, как в Сирии.

Фадила была в замешательстве. Что-то не сходилось с той логикой борьбы, которой она следовала всю жизнь.

— В какую мечеть он ходил?

— Не знаю. Но он обожал своего имама, говорил, что тот великий мудрец и человек большой веры.

— Я знаю, в какую мечеть он ходил, — вмешался Тарик. — И поверьте, парень, о котором идет речь, все, что угодно, только не мудрец. Он фундаменталист.

— А тебе откуда это известно? — спросил я брата.

— В пятницу ходил с одним своим другом. Хотел быть в курсе. Парень едва лопочет по-французски и выдает банальности с таким важным видом, будто открывает истины в последней инстанции. Перечислял унижения, которым подвергаются в мире мусульмане, предрекал гибель демократии, обличал извращения Запада. Вся проповедь — прямой призыв к ненависти.

— Проблема в том, — начала Фадила, — что эти реакционеры умеют говорить с молодежью, они на их уровне, и молодежь их слышит. Чаще всего это зеленые юнцы, которые не нашли применения своим мозгам, у них вертится в голове две-три мыслишки, им хочется отыграться за обиды. Хочется быть нужными, определиться, иметь будущее. Как только псевдомудрец говорит, что они нужны и любимы, и предлагает им будущее, где они займут важное место, они начинают его внимательно слушать. А он напускает религиозный туман и подсовывает им всякие мерзости, пообещав, что их ждет серьезное место в истории и счастье в раю.

— Молодняк чувствует, что обрел новую жизнь. Верит, что нашел свой идеал, который нужно защищать, — прибавил Тарик.

— Именно. Имамы задействуют фрустрации подростков, используют присущую переходному возрасту агрессию, показывая им врагов и обещая сражения. Завлекают их в своего рода компьютерную игру: предлагают сценарий, роль героя, полную безнаказанность и врагов.

— Как это полную безнаказанность? — не поняла Сурия.

— Они убеждают их, что наш мир — иллюзия, а значит, с ними ничего не может случиться. Умирая, они получают новую счастливую жизнь.

Сурия опустила голову.

— Не могу себе представить, что Слиман среди этих сумасшедших. Они научат его убивать. Или он сам погибнет среди чужих на чужой земле.

Мне хотелось сказать ей, что Слиман уже умер. Того мальчика, с которым она дружила, уже нет. И если он вернется живым из ада, то навсегда останется другим.

Рафаэль

— Рафаэль, к вам из полиции…

Моя ассистентка стояла передо мной и смотрела широко открытыми испуганными глазами. Она пыталась найти слова и успокоиться.

— Это… Это по поводу вашего сына. Старшего…

Паника сродни приступу эпилепсии, мой мозг атакован множеством ужасных картин. Но я беру себя в руки. Я ничего пока не знаю. Ничего не произошло. Во всяком случае, ничего серьезного.

Жена вышла мне навстречу.

— Как он?

— Ему дали успокоительное. Он спит.

По дороге в больницу я старался сладить с паникой, которая парализовала мой мозг. И еще с яростью. Я молился и продолжал молиться, благодаря Бога, что Аарон остался в живых. На него набросились четверо. Увидели у него на шее могендовид и начали бить. Четверо. На улице. Никто не вмешался.