Пока не видит Солнце - [97]

Я спросила Тихоню, где мы сейчас, и он ответил: «В Белоруссии». Я с облегчением вздохнула – значит, мой кошмар действительно остался позади.

Последняя разлука несколько охладила наши отношения. Мы по-прежнему были близки, но я больше не испытывала к нему того трепета, что прежде. Он это чувствовал и изо всех сил пытался наладить нашу жизнь. Когда я окрепла, мы по поддельным документам переехали в столицу Казахстана. Тихоня сказал, что ему нужно держаться ближе к Жупар. Я не возражала: нам всем нужно было держаться вместе. Там мы прожили шесть лет – примерно до того времени, когда Алма-Ата перестала быть столицей. Каждые два года Тихоня ездил к Жупар, и перед ее посещением дарил мне две ночи любви.

Одну меня он больше не оставлял. Во время его отсутствия со мной всегда проживали два человека – домработница и телохранитель, который в буквальном смысле был моей тенью. К тому же, теперь Тихоня не пропадал надолго: два месяца – это был максимальный срок его отлучек. От Жупар он приезжал всегда слабым, тело плохо повиновалось ему: то рука промахнется – и со стола падала тарелка с едой, то он не рассчитает высоту ступеньки – и упадет на лестнице… Теперь я понимала, почему он уезжал так надолго. Прием эликсира предполагал долгий период реабилитации; пока мы были молоды и в нас бушевала страсть, Тихоня не хотел, чтобы я видела его таким беспомощным.

В остальном эти годы были спокойными: мы почти никуда не выезжали и ни с кем не общались. Время, проведенное у полковника, сильно повлияло на мою психику: я не могла больше работать, не могла долго фокусироваться на одном предмете или поддерживать длительный разговор. И, конечно, я сильно стеснялась своего состояния. Тихоня это понимал и тщательно оберегал наше уединение. Помню, как мы вечерами подолгу лежали, обнявшись, на диване, и смотрели в ночное небо.

По истечении шести лет он сказал, что мы можем уехать куда хотим – хоть на другой континент, и что до следующего посещения Жупар у нас есть целых восемь лет. Я не понимала цикличности его поездок, да, честно говоря, и не хотела понимать.

В конце 1998 года мы вернулись в Москву. Тихоня горел желанием посмотреть мир. Особенно его привлекала Америка, он буквально бредил ею. Мы подали документы на визу, но улететь вместе не получилось: у меня начались новые проблемы со здоровьем, и из-за повышенного внутричерепного давления врачи запретили мне перелет. Тихоня был расстроен. Я поняла, что удерживать его рядом с собой нет смысла, и сказала, что он может лететь один. Он долго упирался, твердил, что без меня ему никакое путешествие не в радость, что он боится оставлять меня одну, но потом желание увидеть мир все-таки взяло верх – он уехал.

Я не винила его в этом: из-за эликсира долгие годы его жизнь была прикована к маленькому казахскому городку. У него были деньги, но ими он не мог воспользоваться, чтобы не привлекать к нам внимания.

Перед отъездом у нас состоялся серьезный разговор. Тихоня предупредил меня, чтобы я берегла здоровье, и пообещал: когда он вернется, возможно, у него будут все ответы о том, кто мы и какое у нас предназначение. Говорил, что некие силы будут испытывать меня, заманивать в авантюрные ситуации, но я должна держаться от искушений подальше и дожидаться его возвращения.

Сделать это было очень непросто. Не прошло и недели после его отъезда, как к нам с обыском пришла милиция. Искали Тихоню. Мне толком ничего не говорили, но я поняла, что он был замешан в каком-то ограблении. Меня отвезли в ближайшее отделение и допрашивали несколько часов. Допросы разбередили память: перед лицом замаячило озлобленное лицо полковника, после чего я упала в обморок, а следователь вызвал врача и меня сразу госпитализировали. После обследования врачи поставили диагноз – опухоль. Оказалось, что операция по удалению матки в Усть-Каменогорске прошла неудачно: в полости остались несколько фрагментов, которые со временем трансформировались во множественные новообразования. После биопсии анализы подтвердили, что опухоль была злокачественная. Оперировать на этой стадии было бессмысленно: мне назначили химиотерапию и через две недели выписали. Прогноз был неутешительным. Мне тогда казалось, что выписали меня умирать.

Дома меня ожидало письмо от Тихони. Он писал, что путешествует по Америке, уже побывал в трех штатах. Особенно его заинтересовали индейцы. Он решил, что поедет в резервацию и поживет среди них несколько месяцев. Обратного адреса он не оставил – сам не знал, где остановится. Выражал беспокойство по поводу моего здоровья: хозяйка нашей квартиры, которой ему удалось дозвониться две недели назад, сказала, что меня госпитализировали.

Прошел еще месяц, Тихоня не возвращался. Новое тысячелетие я встречала в полном одиночестве. И, конечно, всю ночь проплакала. Я вспоминала прожитые годы и думала: что я сделала не так в своей судьбе? Почему я не могу иметь семью и жить с обычным мужчиной, который будет пусть и скучным, но зато надежным мужем и спутником жизни? Вместо этого я – больная, одинокая, сижу в свой день рождения за накрытым лишь для меня праздничным столом и проливаю слезы. В эти дни я часто вспоминала Вадима и приемную дочь Марину; даже однажды поехала на них посмотреть, но по старому адресу они больше не проживали.