Пока не пропоет петух - [74]

Мы поделились своими историями. Но я не сказал ему, что я беглец. Я сообщил, что иду к своим, что видел его сестру, что в его доме считают, будто он в Милане. Он улыбнулся, стряхивая пепел сигареты в кулак. «В такое время точно не известно, кто где находится, — заметил он. — В этом есть своя прелесть».

Из двора выехал серый автомобиль и остановился около въезда в деревню. Его вел вооруженный молодой человек.

— Вас много здесь, наверху? — спросил я Джорджи.

— Вы знаете эти места?

— Ваши два человека, — сказал я ему, — были первыми партизанами, которых я видел во плоти.

Он сжал губы и посмотрел на меня. «Я должен вам верить? — проговорил он. — Не думаю», — и улыбнулся.

Он рассказал мне, что ему поручено добыть продовольствие, и спросил: «Там ваша деревня?». Я показал рукой за леса: «Мне кажется, там». «А мы свалились оттуда, сверху, — показал он в сторону заката. — Вся наша жизнь — беготня, реквизиции, наряды. Скучать не приходится. Своя прелесть есть и в этом».

Джорджи сжал губы и выпустил дым через нос. Тогда я осмелился задать ему вопрос. Я сказал, что, когда видел его в последний раз, он говорил о войне, о фашистской войне. Он был в соответствующей форме и имел дело с соответствующими людьми. Неужели сейчас его коснулась благодать?

— Напасти, — ответил он. — На свою беду я дал клятву, отсюда все мои злоключения.

— Но фашистская война это другое. Кто же теперь бунтари, противники? — спросил я.

— Все, — ответил он. — Сейчас не найти итальянца, который не был бы бунтарем. — Он сдержанно улыбнулся. — Не думайте, что мы ведем борьбу за ваших друзей-остолопов.

— Каких остолопов?

— Тех, что поют «Революцию», — он с отвращением выбросил окурок. — Покончим с чернорубашечниками, — отрезал он, — займемся красными.

— Я думал, вы нашли общий язык, — проговорил я.

Мы замолчали и посмотрели на долину.

— Надеюсь, завтра доберусь до дома, — прервал я молчание, поднимаясь с оградки. — Если, понятно, меня кто-нибудь не арестует на дороге.

Он серьезно покачал головой. «Вы должны быть битком набиты пропусками, — напутствовал он меня. — Не всем позволено забираться сюда и гулять».

Я смотрел, как они двигались в сторону закатного неба. Я припомнил, что на то же небо я глядел по вечерам, когда в детстве жил за лесами и, возможно, в горящем срезе того времени таились поворот, вершина, какое-нибудь деревце. Партизаны поднимались на своих машинах; выехал еще один грузовик, там было с десяток парней вместе с Джорджи, один из них весь в муке — хлебопек. Я снова увидел тех двоих, что меня остановили, они и ухом не повели. Грохотали моторы, машины переваливали через холм и исчезали. Вдруг я услышал, как запели.

Оставшись один, я обратился к крестьянам. Я сделал ненужный круг: теперь мне нужно было вернуться на много километров назад и пойти по долине, а потом начать подниматься к колокольне на поросшей лесом вершине; оттуда шла широкая дорога и оттуда же вдали виднелись настоящие, мои холмы. Вряд ли я доберусь туда сегодня вечером. Но можно переночевать, сказала одна женщина, в монастыре.

Я спросил, не опасно ли там. Кто-то улыбнулся: «Вы здешний. На каждого может упасть крыша его дома». Но женщина успокоила: нет, в монастырь не заходят.

Ближе к вечеру я спустился в низину. Теперь, когда я знал, что колокольня должна быть наверху, я не боялся заблудиться. Я шел сторожко, чуть прихрамывая, волоча ногу, чтобы выглядеть более невинно. Я шел в направлении, противоположном утреннему, проходил по тропинкам, небольшим обрывам, мимо вознесшегося в пустоту деревянного креста. Очень высокое небо было ясным. На середине склона того холма, по которому я карабкался, меня поджидала группка чистеньких домиков. Я уже догнал и перегнал того крестьянина и его волов. В свою очередь меня настиг рев двигателя грузовика, я повернулся и увидел большое облако дыма, затем показались два быстро несущихся и раскачивающихся из стороны в сторону огромных фургона, забитых серо-зелеными шапками, подсумками и смуглыми лицами. Порыв ветра заставил меня наклонить голову. Если бы они в меня выстрелили, сквозь шум и грохот я бы этого даже не услышал.

Даже не обернувшись в мою сторону, они исчезли. Следя за стремительным движением фашистов, я спросил себя, не направляются ли и они к колокольне, не случилось ли что-то в деревнях наверху — я еще помнил взрыв, похожий на разорвавшуюся бомбу, во всяком случае мне так показалось.

Но взрыв раздался совсем рядом, в начале дороги. Пулеметная очередь и взрыв. Потом вопли, другие взрывы, огонь. Машины остановились, в воздухе раздавалось болезненное жужжание пуль. «Сдавайтесь!» — прокричал чей-то голос. Наступила передышка, повисла глубокая тишина, потом опять глухие выстрелы и взрывы, зловещее жужжание, напоминающее звук колеблющейся на столбах виноградника стальной проволоки.

Я прятался за стволы деревьев, при каждом взрыве отступал назад, а в перерывах бежал назад по дороге. Постоянный треск выстрелов, четкие смертельные взрывы. На дороге я увидел того крестьянина, застывшего со своими волами.

Когда я добрался до него, перестрелка стала особенно плотной. Те глухие удары были взрывами ручных гранат, а звук летящих пуль напоминал стоны живого голоса.