Пока мы рядом - [3]

Ее голос опять дрогнул, но и тут храбрая девочка взяла себя в руки.

– Средства для проведения расследования у вас будут неограниченные. Сегодня же мы с вами откроем счет и будем переводить на него любые суммы. Поверьте, в деньгах мы с отцом не нуждаемся…

Она помолчала, потом в третий раз за все это время взглянула мне прямо в глаза, и я увидел, как побледнело и осунулось ее лицо, как она еще юна и беззащитна и как страшно услышать ей мой ответ. Она сжала руки и выдержала мой взгляд.

– Итак, согласны ли вы найти – здесь или за границей – человека, который убил мою мать?

Никакой игре места здесь уже не было. Разом исчезли холод и отстраненность между нами. И когда я твердо выговорил: «Да!» – я услышал, как уже не «лондонская штучка», а маленькая, хрупкая, нуждающаяся в защите девчушка – дочь моей единственной любимой, Майки Милениной, – с облегчением перевела дух.

Глава 2 Бесс

Вторник. 28 августа

Я – человек несуеверный. В приметы и знамения не верю, а усредненные гороскопы и гадания из прессы кажутся мне просто ловким способом «обирания простачков». Но я абсолютно убежден в существовании некоей, как в книгах Айрис Мердок, «сети рока», объективной череды событий, не всегда зависящей от нашей воли, и верю своему внутреннему голосу, «голосу сердца», интуиции, если хотите.

Впервые я услышал «голос сердца» после окончания школы, когда в жизни нашей дружной троицы – я, Венька Ерохин, или Вэн, Стас Долбин – вновь появилась Майка. Она вернулась в наше последнее дачное лето, случайно заехав к тетке в наш ведомственный дачный комплекс в Краскове, куда родители с первого класса со спокойной душой отправляли нас на все лето под присмотр большой семьи коменданта.

И когда мы все вместе, с мамой Стаса, Майкиной теткой и Майкой, возвращались вечером с железнодорожной станции в наш комплекс «Звездочка», я впервые услышал свой внутренний голос, звучащий отчетливо и печально. Голос этот был, собственно, беззвучен, я не слышал слов, но точно знал, что он хочет сообщить мне. А он, невзирая на мою сумасшедшую мальчишескую радость от присутствия Майки, кстати, такую же радость я читал в глазах друзей, говорил, что эта девочка, на которую я боялся даже посмотреть, рядом с которой самые немыслимые красавицы из фильмов, жизни и книг казались «страшилками», эта девочка никогда не будет со мною рядом и что это дачное лето не повторится в нашей жизни.

И я услышал это так ясно, будто бы со стороны увидел и себя – высокого спортивного паренька, русоволосого и сероглазого, героя дворовых девчонок, увидел Стаса Долбина, уже тогда широкоплечего, коренастого, стриженного «под бобрик», чье лицо красила только открытая улыбка, Веньку Ерохина, кудрявого, светлого, как Есенин. И – Майку, собиравшую в придорожной траве свои любимые разноцветные дикие гвоздички, такую недостижимо близкую, с чуточку грустными зелено-золотыми глазами.

Впоследствии я приучил себя безусловно доверять внутреннему голосу, или интуиции, которая в отличие от гороскопов и гадалок никогда не ошибалась.

Я слушал его и тогда, когда следующим летом поступал в МГУ на журфак и не добрал полбалла, – голос четко сказал, что я все-таки буду зачислен. Я слышал его, когда начал встречаться с девицами, выбирая самых «престижных», и когда некоторым из них – самым красивым – я еще на первом курсе позволил приобщить себя к таинству плоти. А вскоре, при очередной встрече, независимо от того, кончалась или не кончалась она торопливой, втайне от матери, постелью, – я ясно понимал, как Шестопалов в фильме «Доживем до понедельника», что «есть ошибка в курсе корабля» и что ни одна из этих признанных красавиц не поможет мне не то что забыть, а хотя бы слегка затенить особенный облик Майки Милениной, недостижимо близкой, с букетом диких гвоздичек в руках…

Внутренний голос заставлял меня холодно хмуриться на собственной случайной свадьбе, соглашаться с женой, которую я терпел, когда она говорила об опасности ранних абортов. Он предупреждал меня всякий раз, когда я очертя голову кидался в очередную крайность, а из крайностей, собственно, и состояла вся моя жизнь.

И вот теперь, в этот самый момент, когда я твердо произнес свое: «Да!» – я столь же твердо знал, что, во-первых, главредша, никак не желающая забывать нашей короткой случайной связи, ни за что не отпустит меня во внеочередной отгул, да еще связанный с этой редкой красоткой (она, кстати, видела ее, когда мы шли к выходу из редакции); во-вторых, если заняться этим расследованием всерьез, придется забросить все дела, все публикации, связи, скандалы, тусовки – и через месяц-два мои модные имя и перо перестанут быть на слуху и, соответственно, пользоваться спросом. В-третьих, у меня, конечно, имелись кое-какие связи в охранительных структурах, но удастся ли мне воспользоваться ими для расследования, сказать трудно. Со Скотленд-Ярдом же я и вовсе знаком только понаслышке. А что, если это и впрямь убийство и меня просто оттеснят от расследования те, кому это по долгу и положено?

Все эти и множество других доводов теснились у меня в голове, а внутренний голос холодно твердил, что я никому не доверю расследование гибели Майки. Я вывернусь наизнанку, зароюсь так глубоко, как понадобится, и буду, если нужно, не спать, не есть, летать в Оксфорд, Лондон и обратно, добираться до самых верхов и подставлять свою непутевую голову, но отвечу на вопрос, заданный мне мелодичным голосом хрупкой иноземной девчушки и чуть печальными зелеными глазами на свадебной фотографии.