Пока Майдан не разлучит нас - [4]

Наслаждаться жизнью на горе́ в свободное от работы время было нетрудно. Катались мы обычно в рабочие дни, так что людей было немного. Сорок минут автобусом по невероятно красивой горной дороге, и мы наверху. Скрипящий подъемник, слепящее солнце, кусающий щеки мороз и тишина. Абсолютная горная тишина. Жмурюсь. Вот оно – счастье.

Хотя счастье подъемника далось мне не сразу. Сначала был госпиталь, которому предшествовал бугель. Я цеплялась в него своими негорнолыжными варежками, и он честно пытался тащить мое тело в горную высь. Тело сопротивлялось. Сейчас даже теоретически мне трудно понять, как я всякий раз я оказывалась упавшей. Мне было стыдно: вокруг разноцветная шпана выделывает горнолыжные выкрутасы, а на их пути, мешая спускаться, ползаю я.

Задача отползти от бугеля и, не отстегивая сноуборда, снова стать на ноги, была неподъемной. Толстый червяк с пристегнутыми к доске ногами – такой я виделась себя глазами колорадских подростков, со свистом пролетающих мимо меня. Было обидно. Хотелось быть изящной, изворотливой и, как они, легко двигая попой, красиво выкручивать повороты вниз. А вместо этого я, всхлипывая, ползала по снегу, ожидая, пока на своих чудо-лыжах подоспеет Лешка и поможет мне снова обрести человеческий облик.

Лешка всегда был нарочито дружелюбен. Как Чип и Дейл, он спешил на помощь, устанавливая со мной связь с помощью рации.

– Медведь вызывает Белку! Медведь вызывает Белку!

Это наш позывной. Лежа в очередном сугробе с выкрученными набекрень ногами, я, задыхаясь от злости, пытаюсь вытащить из кармана застрявший там аппарат. С трудом нащупав нужную кнопку, хриплю:

– Белка слушает! Белка в сугробе!

Теряя надежду, отбрасываю аппарат и тут же вижу: откуда-то сверху красивыми зигзагами несется Медведь с радостной готовностью вытащить меня из любого катаклизма.

Злило меня Лешкино унизительное дружелюбие невероятно. Хотелось стукнуть его сноубордом, чтобы он свалился в сугроб и тоже пополз. Но стукнуть я не могла. Для этого нужно было обрести равновесие, а как раз это мне и было не под силу. Поэтому я кричала. Безжалостно я бросала ему в лицо все: свой лишний вес, свою неповоротливость, свое упрямство и тупость. Все лепилось в снежный ком и летело в голову этому негодяю, умеющему – вжик-вжик – выписывать лыжные пируэты. Негодяй покорно соглашался – да, конечно, во всем был виноват он…

И вот однажды я решила ему доказать. Уселась на подъемник покруче, поднялась повыше, не свалилась – о чудо! – при высадке на вершине и, воодушевленная достигнутым, бесстрашно рванула вниз – вслед за стайкой несущихся к подножию горы сноубордистов.

Те несколько секунд, что я мчалась за ними, были прекрасны. Деревья, подростки и их разноцветные шапочки проносились мимо, как на ускоренной прокрутке голливудского кино… Потом я взлетела. До сих пор вижу этот полет: облака, солнце, застывшие лица… Все как в том же кино, темп которого вдруг стал вялым-вялым… А потом треск. Это, кажется, лопнула моя голова, разлетевшись от удара о заснеженную землю. Но нет. Голову спасает шлем. Ногам везет меньше. Пристегнутые к доске, они изворачиваются, и в одной из них от ужаса застывает кровь. Образовывается то, что называется тромбом. Засел он у меня под коленкой, и я не сразу поняла, что же там так болит.

Прошло несколько дней, прежде чем я попала в больницу. Ходить к тому времени я уже не могла, а правая моя конечность размерами напоминала слоновью. Она горела и была бурого цвета. К врачам я идти панически боялась. Страховка-то у меня была, но… Блажен кто верует, будто она оплачивает все. Нет. Даже при самом лучшем коллективном «пакете» несчастный больной сначала платит deductible (нестрахуемый минимум) и out of pocket (деньги из собственного кармана). Только после этого (да и то если пациент будет достаточно умным и не обратится случайно к врачу, которого нет в его страховой сети) страховка оплатит остальное. И вот за эту обманчивую уверенность в завтрашнем дне, как студент, я каждый месяц плачу двести тридцать – просто за то, что страховка у меня как бы имеется.

В моем случае нестрахуемый минимум равнялся двумстам пятидесяти долларам, а из собственного кармана я должна была выложить пять тысяч. Такая сумма у нас была. Это был остаток денег, которые мы привезли из Украины. Но это была бо́льшая их часть. Я боялась отдавать последнее. Я боялась остаться ни с чем – Лешка дорабатывал последние дни, а я жила на стипендию. Но когда нога стала необъятной, а боль нестерпимой, я сдалась. Что было делать? Мы отправились в госпиталь. В кабинет неотложной помощи – emergency.

Туда мы ехали на своей машине. Вызвать «скорую» в Штатах может только бессознательный человек – в прямом или переносном смысле. Дорого. Я была в сознании, и оно меня не подвело: видя, что я не могу даже стоять, в имедженси все же первым делом спросили про страховку. Не знаю, что было бы, если бы ее у меня не оказалось – наверное, дали бы подписать бумаги, что обязуюсь расплатиться no matter what. Во что бы то ни стало. Ну, и подписала бы, конечно. Когда такая боль, еще не то подпишешь. А потом будешь бездомным, как те несчастные, что живут под скамейками в парковом раю.