Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса - [67]

— С собаками нельзя.

Я объяснил свою ситуацию, и после долгих колебаний с очевидной неохотой он принял мой заказ. Но когда он ушел, чтобы сделать мне сэндвич, в буфет заглянула женщина и начала возмущаться, поэтому другой служащий повернулся ко мне и сказал:

— Послушайте, сэр, сюда с собаками нельзя.

— Это собака-помощник.

— Ой. Извините.

Мне подали сэндвич, но следующие двадцать минут я сидел, сгорбившись над столом и бормоча себе под нос, и работники буфета боязливо смотрели на меня и мечтали, чтобы я поскорее убрался. Вторник знал, что нужно все время оставаться рядом (намного проще, когда он не привлекает к себе внимание), но все это время пес глядел на меня с сочувствием в глазах. Нет, для меня жизнь в Сансет-Парке не была простой. Вовсе нет.

Но были и хорошие воспоминания, даже чудесные, ведь там мне открылись перспективы, особенно после появления Вторника. Мы вступили в новую фазу наших отношений: мы одновременно были ветераном-инвалидом и его помощником, и мужчиной и его псом.

Помню то утро, когда я впервые взял Вторника на собачью площадку в Сансет-Парк. Сансет-Парк — это большой зеленый участок в пятнадцати кварталах от нашей квартиры (именно отсюда и пошло название нашего района). Собак разрешалось спускать с поводка только в утренние часы, поэтому мы поднялись рано и отправились в особенную поездку. Когда Вторник услышал лай, я заметил, как пес навострил ушки, но решил разыграть его и прошел мимо первого входа. После недолгих колебаний Вторник, громко вздохнув, проигнорировал звук и сосредоточился на тротуаре перед собой. Когда я повернул ко второму входу, он прекратил строить из себя паиньку и чуть ли не потащил меня — «Спокойно, Вторник!» — вверх по короткой лестнице.

Сансет-Парк — это возвышающийся над улицей холм с высокой стеной в основании. Только добравшись до верха лестницы, мы увидели на холме собак, бегающих и резвящихся, и их хозяев, маленькими группками стоящих на верхушке. Бетонная тропинка не была крутой, но человеку с тростью идти по ней достаточно долго, и Вторник отошел от меня на всю длину поводка и тянул за собой, ускоряя шаг.

На верхушке я остановился перевести дух. Сансет-Парк не входит в число самых живописных парков Нью-Йорка: по большей части это трава и скамейки, скрещения бетонных дорожек, молодые деревья и урны, — но зато вид с вершины холма один из лучших в городе. За белым небоскребом и тремя насекомоподобными погрузочными кранами в Бруклинском порту видна смотрящая вдаль, на море, 50-метровая статуя Свободы посреди Нью-Йоркской бухты, а перед ней почти различимый паром «Статен-Айленд Ферри», темное пятнышко в сияющей воде, и белый кильватер, подталкивающий его вперед, к блестящим прямоугольникам и серым теням южного Манхэттена. Потом взгляд цепляется за опоры Бруклинского моста, опутанные кабелями, и скользит дальше, к центральной части города, ко всей южной половине острова, который кажется не больше полутора метров в длину и пятнадцати сантиметров в высоту там, где Эмпайр-стейт-билдинг прокалывает горизонт. Это идеальный образ моей тогдашней жизни. Я был частью Нью-Йорка, но смотрел на него с расстояния. Я понял, что это вопрос времени, и вскоре я снова окунусь в жизнь. Может, поэтому в то утро Манхэттен был прекрасен, как никогда.

Конечно же. Вторник этого не заметил. Не знаю, могут ли собаки видеть на таком расстоянии (Манхэттен был по меньшей мере в трех километрах от нас), но даже если ретривер и мог все это разглядеть, пейзаж его не интересовал. В то утро пес просто стоял и смотрел на меня, ожидая моего следующего шага. Когда я наклонился и расстегнул его жилет, ретривер завилял хвостом и стал нетерпеливо топтаться на месте.

До этого утра я снимал с него жилет только в квартире или после полуночи, когда я хромал с ним мимо темных домов в Рэйнбоу-Парк. Но такое с ним было впервые: яркое солнце, вокруг люди и другие собаки. Расстегивая вторую пряжку, я коснулся его бока и почувствовал дрожь. Я знал: Вторник готов. Возможно, я упоминал: я двигаюсь довольно медленно. Я всегда был методичным человеком. В армии говорят: «Медленно — значит гладко, а гладко — значит быстро».

Я люблю все делать правильно с первого раза. В конце концов второй попытки может и не быть. При всех моих физических повреждениях я стал даже аккуратнее, чем раньше, а может, мне просто требуется больше времени, чтобы соответствовать высоким стандартам, которые я всегда себе задавал.

Когда я снял со Вторника жилет, пес уже трясся в предвкушении. По скорости виляния и положению хвоста видно было, что он готов сорваться с места, но пес оглядел меня на всякий случай, дергая бровями и изучая лицо. Мне не нужно было даже кивать. По моим глазам он видел: я хочу, чтобы он побегал.

— Иди, поиграй!

Чуть только я рот открыл, как Вторник уже стремглав понесся под гору мимо остальных собак так безбашенно, что мне показалось, сейчас он точно грохнется и покатится вниз мохнатым комом. На середине спуска пес притормозил, потом развернулся и помчался обратно, пригнув голову на подъеме, ввинтился в стаю, все-таки врезался и стал валяться с другими псами. Вы когда-нибудь видели, как золотой ретривер, очертя голову, носится солнечным утром? Вы видели восторг на его морде, чистую радость, когда он галопом мчится, кажется, даже быстрее, чем позволяют лапы, а язык свисает до колен? Вы можете представить, каково было Вторнику, который за все три года своей жизни никогда так не бегал?