Поиски счастья - [155]

Ранаургин часто замигал. При отце он всегда терялся, забывая, что сам уже взрослый человек, имеющий двух жен. Кочак глубоко затянулся дымом.

— Таньг хочет убить тебя, сын, и забрать твои товары и твоих жен. Так говорят духи.

Ранаургин, коренастый, как и отец, заерзал на шкуре.

— Разве ты забыл, что Пеляйме твой враг? Разве не он отобрал у тебя невесту? Теперь они вместе с таньгом хотят убить тебя.

— Какомэй… — глаза Ранаургина выпучились в испуге.

— Если ты не убьешь таньга, они с Пеляйме убьют тебя. Берегись, сын! Берегись! Да, да. Берегись.

Шаман искусственно возбуждал себя, уже веря в то, что он только что выдумал. Голос его становился все тревожнее, громче, порывистее.

— Что же ты сидишь? Разве сидя убивают?

Он схватил бубен и уже больше не обращал внимания на сына. Тот быстро выскользнул из полога.

— Опять шаманит, — прислушиваясь, сказал Пеляйме Ван-Лукьяну.

Энмина насторожилась. Теперь, когда она почти выздоровела, ее всегда пугали звуки бубна. Ей казалось, что Кочак снова старается причинить ей зло, чтобы она все-таки умерла.

— Я слышал от чукчей, Пеляйме, что шаман очень озлоблен на меня за Энмину. «Берегись его», — сказали мне вчера вечером.

— Это верно. Злой человек он. Ум его склонен на худое.

— Я не боюсь его. Но вы остерегайтесь: мне ведь пора уже оставить вас и двинуться дальше.

Энмина и Пеляйме молчали. Они тоже знали о гневе Кочака. «Конечно, будет лучше, если Ван-Лукьян уйдет». Они опасались за него.

Хоть и восставал иногда Пеляйме против шамана, но все же побаивался его. Хоть и слабый, а все-таки шаман… Лучше уж его не гневить понапрасну.

— Конечно, нам жаль тебя, Ван-Лукьян. Однако, ты лучше иди, — чукча опустил глаза. — В другом стойбище ты сначала иди к шаману. Так лучше. Тогда он не станет сердиться. Чукчи боятся, когда шаман гневен. Голод, смерть, падеж собак — все может призвать он. Все может, однако. Также опять напустить болезнь может.

— Почему ты так говоришь, Пеляйме? — неожиданно вмешалась в разговор Энмина. — Разве Кочак не говорил, что я сгнию и подохну, как собака? А вот Ван-Лукьян сделал меня здоровой.

Муж замолчал. Энмина была права. Но как разобраться во всем этом?

— Однако, чукчи очень боятся, Вап-Лукьян, когда ты говоришь: «Прогоним шамана». Ты не говори так.

У дома зарычала собака. Послышались шаги, и тут же все стихло.

— Чукчи любят тебя, Ван-Лукьян. Также Василь хороший человек был. Однако, шаман не любит.

Иван Лукьянович задумался. Вот, казалось, он на случае с Энминой доказал, что Кочак болтун и обманщик. А чукчи все же боятся шамана… Видно, одним лечением тут ничего не изменишь. Сколько он говорил с ними за эти три недели! А все же они остались почти прежними. Даже Пеляйме, и тот признается: «Нам жаль тебя, но ты лучше иди…» Чувство неудовлетворенности угнетало Кочнева. Он еще не ощутил результатов того, что его трехнедельное пребывание здесь не прошло бесследно, что он посеял в умы людей здоровые семена, заслужил доверие, в какой-то мере подорвал авторитет Кочака. А задерживаться здесь Иван Лукьянович уже не мог: ему предстояло закончить обход побережья и явиться в ревком. Однако в памяти своей он записал несколько имен тех людей, на кого тут можно будет хоть немного опереться.

С рассветом Кочнев собрался в путь.

— Ван-Лукьян, — сказал на прощание Пеляйме, — ты не сердись на нас, Ван-Лукьян! Мы верим тебе, Пусть придет Ленин и сделает хорошую жизнь, Плохо живем мы. Всего боимся. Ты смелый и сильный, ты мой тумга-тум, Ван-Лукьян!

Кочак и Ранаургин не успели привести в исполнение свой замысел.

Через полмесяца Кочнев достиг выселка, где жил старик Вакатхыргин.

Имена Пеляйме, Элетегина и многих других чукчей, упомянутые Иваном Лукьяновичем, несколько смягчили старика, который вначале и разговаривать с ним не хотел. Особенно расположило старого чукчу то, что таньг хоть и не видел, но слышал и хорошо отзывался о Тымкаре.

— Давно не видел. На острове, говоришь? — переспросил старик.

Понравилось Вакатхыргину и то, что таньг отлично знал язык чукчей. Уже одно это внушало к нему симпатию. Притом многое приходилось слышать и раньше о лекаре Ван-Лукьяне.

— Куда направился? — спросил Кочнева старик.

— Дальше не пойду. Весна. Заеду еще на остроз и — назад. Спешу в Славянск.

Иван Лукьянович рассказал Вакатхыргину, что в Славянске теперь совсем другая жизнь, другая, справедливая власть. Вакатхыргин слушал, но отношения своего ко всему этому не высказывал.

— На острове найди Тымкара. Скажи: скучает старик. Пусть приедет. Умру скоро, однако.

Иван Лукьянович оглядел его: рослый, широкоплечий, но видно, что старость берет свое. Спина горбится, слегка трясутся руки. В глазах видна усталость.

Поселок состоял всего из пяти яранг. Сейчас здесь были только женщины и малые дети. Все взрослые ушли охотиться на кита. Собственно, они уже убили его и теперь, подняв паруса, медленно буксировали огромную тушу к берегу. Об этом рассказал ему Вакатхыргин, глядя в море. Кочнев не видел там ничего. Подростки уже умчались в соседние поселения — оповестить о добыче кита. Пусть приходят к ним люди на разделку туши.

— Чем же вы убиваете китов? Ведь для такой громадины пушка нужна, — пошутил Кочнев.