Поиски счастья - [125]

Полог приподнялся: Тыкос впускал на ночь щенят в спальное помещение. Пугливо озираясь, Вельма вползла вслед за ним. Тымкар отошел от жены и по очереди начал рассматривать и ласкать своих будущих ездовиков.

Вернулась Майвик. В пологе стало совсем тесно.

…Дни шли однообразно. Тымкар хозяйничал по дому, шлифовал моржовые клыки. Тыкос воспитывал щенят, приучал лакать мясной отвар. Окрепнув, Сипкалюк готовила пищу, шила одежду, нянчила дочь.

Дули ветры. Однако многие охотники все же уходили во льды за нерпой. Тымкар томился: двадцать пять дней после рождения ребенка отец не должен заниматься промыслом. «Непонятный обычай, — думал Тымкар. — Кто выдумал его?» Сипкалюк нужно свежее мясо, а приходиться есть тухлое, добытое еще весной. Тыкос спрашивал отца, почему он не идет за нерпой. Тымкар молчал, хмурился, почти не выходил из землянки. Хорошо — хоть землянка своя! Спасибо старому Емрытагину и другим — помогли. Но как станет он жить? Жир кончается. Тагьек тоже не ходит на охоту, хотя у него и не родился ребенок. Все работает по кости. Хорошо Тагьеку: он привез из Нома муку и чай, табак и многое другое. Надо, однако, скорее кончать клык, нести его Тагьеку: он даст за изделие всего понемногу. Но заказ труден, быстро не выполнишь. Тымкар сидит, склонившись над работой. Ему жаль резать на части хороший клык, Странный Тагьек, все для американов старается. Делает ножи, пластинки с точками, маленькие шхуны с парусами, тонкими, как пузырь; песцов и лисиц с острой иголкой из кости, чтобы прикалывать к кухлянкам; какие-то палочки, маленькие плошки, белых медведей, моржей, нерп, охотников… А Тымкар бы лучше нарисовал на клыке ярангу, где он родился, брата, отца и мать, Тауруквуну, Кайпэ, хитрого и жадного Омрывкута, Кутыкая. Ох, много бы нарисовал Тымкар, чтобы потом, как тот таньг Богораз, он мог по рисункам все рассказать снова! Невольно Тымкар откладывает в сторону заказ Тагьека и тянется за другим клыком моржа, где уже нарисовал кое-что…

Дочурка, Тыкос и Сипкалюк давно спят. Щенята тоже спят, сбившись в один комок. Время от времени лязгает зубами Бельма. Горят два жирника.

Тымкар задумчив. Нет, он все-таки вытерпит, не пойдет на охоту до окончания запрета: разве можно рисковать жизнью дочери? Он помнит, что Кочак и его брату Унпенеру не разрешал ходить на промысел, когда у Тауруквуны родился ребенок. Но как же так? И сынок Тауруквуны и она сама все-таки погибли… Глаза Тымкара прикованы к работе. Поджав под себя ноги, он старательно разрисовывает клык. «Сколько раз, однако, Кочак говорил неправду. Слабый шаман. Напрасно слушаем…» Сейчас Тымкар так ясно представляет себе его, злобного, с вечно прищуренным глазом. Но ведь и другие шаманы не разрешают нарушать обычаи… Все чукчи поступают так, а дети все-таки нередко умирают… Ничего не может понять Тымкар. Утомленный, он засыпает, выпустив из рук клык.

Во сне перед ним сплошной вереницей проходят люди, события, встречи. Его лицо напряжено, зубы стиснуты. Вот Уэном. Отец одобрительно похлопывает его по плечу. «Плыви, сынок…» Больно видеть Тымкару печальные глаза матери. Но он видит и лежащий на ворохе товаров винчестер. Перед юношей Тымкаром — Тауруквуна. Она делает вид, что никогда не была его женой… Потом — тундра, брусника, ивняк, какая-то очень знакомая и очень милая девушка. Сердце Тымкара щемит. Как звать ее? У нее большие карие глаза, на щеках румянец. И вдруг — аркан! Сонный Тымкар судорожно ощупывает горло, пытается сбросить петлю…

Одолеваемая ненасытными щенятами, жалобно тявкнула Бельма. Сипкалюк открыла глаза. Светят два жирника. Тепло. Все спят.

Сны не покидают Тымкара. То он падает с трапа вместе с чернобородым янки, то бросает в него камнем, то видит печальные глаза старика Вакатхыргина. Но почему старик так смотрит на него? Ничего не может понять Тымкар. Откуда взялось большое стойбище американов? Целый день, не работая, они сидят в лавках. Когда они охотятся, где берут мясо? И снова — чукчи, олени, моржи, винчестер. «Так вот каков ты!» — перед ним таньг Богораз…

Тымкар проснулся, сел, огляделся, посмотрел, как Вельма нежно обнюхивает и облизывает детенышей. И Тымкару вдруг стало обидно, что он живет среди эскимосов, что жена его — не Кайпэ, а вот эта бледная женщина. И ему так сильно захотелось в Уэном, в тундру, к чукчам, к старику Вакатхыргину… Как все неладно получилось. «Желаю тебе, юноша, счастья», — в который раз вспоминались слова Богораза. Тымкар взял с кожаного пола клык, где нарисован этот таньг. Перед Богоразом сидит он, Тымкар. У таньга лицо добродушное, у него — удивленное. Костер, чайник, лагуна. Только Тымкару известно, что обозначает этот рисунок. Дальше нарисованы шхуны, пушки, разрушенная землянка Емрытагина…

Проснулся Тыкос, подполз к отцу.

— Ты что нарисовал? — спросил мальчик по-чукотски.

Отец широко улыбнулся, взял его за плечи, привлек к себе.

— Помнишь, весной приходила шхуна?

Сын утвердительно кивнул головой.

— Плохой человек там. Смотри. Вот он стоит в байдаре. Вот эскимосы. А это кто?

— Емрытагин, однако.

— Мы не будем брать товары у плохих людей, жадных, как волки. Их много, всем нужны песцы и лисицы, клыки, китовый ус. Неправильно живут чукчи и эскимосы. Так плохо жить.