Поиски «Озокерита» - [30]

Барон лишь помотал головой.

Таня позвала адъютанта.

— Прошу вас проводить меня. Пусть барон немного отдохнет, — сказала она, одеваясь.

— Я не могу оставить господина генерала, — возразил офицер.

— Тогда прикажите шоферу, чтобы он отвез меня.

— Одну минуту. — Офицер щелкнул каблуками и выбежал во двор. Вслед за ним вышла Таня. Майора Вейстера она нигде не заметила. Адъютант любезно открыл ей дверцу машины генерала.

Машина рванулась со двора и понеслась. Из-под колес завьюжили снежинки.

Таня сказала шоферу, что надо заехать на улицу Шевченко, к часовому мастеру.

Она подъехала очень удачно — Андрей был в мастерской один. Таня рассказала ему все, что узнала из документа, извлеченного из кармана генерала, умолчала лишь о видении лица с черными усиками, и, не задерживаясь более ни минуты, попрощалась и вышла. Около мастерской Андрея ее ожидала, запорошенная снегом, генеральская машина. Таня, весело болтая с шофером о каких-то чудесных часиках, поехала домой…

12

Железная дверь подвала со скрежетом открылась. В нее втолкнули измученную Клаву.

Четвертый раз приводят уже ее в этот страшный подвал. Второй день ужасными пытками добиваются от нее признаний, хотят сломить ее волю. Но ни слова не сказала Клава. Она даже не кричит и не стонет, когда пытают ее.

Сначала ее не мучали пытками, а только по нескольку раз в сутки допрашивали.

Гитлеровцы не имели прямых улик против Клавы и, видимо, собирали материал. Потом сделали очную ставку с тем парнем из партизан, который бежал к Клаве, — с Юрием.

Когда ввели Клаву в комнату, Юрий сидел на стуле, вид у него был страшный: под глазами большие синяки, верхняя губа рассечена, левое ухо ободрано и из него сочилась кровь. Он увидел Клаву, и губы его дернулись, он хотел что-то сказать. Клава посмотрела ему прямо в глаза. Что было в ее больших карих глазах! И суровое осуждение его малодушия, и ободрение, и приказ — держись, молчи, будь достоин комсомольца! И Юрий понял это.

— Ну, что скажешь? Она? — спросил капитан Шмолл у Юрия.

— Я эту женщину не знаю, это не она, — проговорил Юрий.

— Как не она? — взревел гитлеровец. — Ты фотографию смотрел, сказал, что она, что ты бежал к ней, чтобы предупредить о засаде?

— Нет, это не она. Тогда я ошибся. И вообще я ни о какой засаде не знаю, все это я вам наврал.

Шмолл сильно ударил Юрия по носу, и тот, опрокинув стул, упал на спину… Клаву увели.

Она не подозревала, что в этот же день ей предстояла еще одна очная ставка.

…Вечером ее вновь вызвали к капитану. Когда она вошла в комнату, у окна спиной к ней стоял сутуловатый человек с короткой веснушчатой шеей. Шмолл сидел за столом.

— Вот ваша знакомая, господин… — обратился гитлеровец, не называя имени, но было ясно, что он обращается к человеку, который стоит у окна. Тот повернулся и поспешно сказал:

— Она. Ее самую видел я тогда с железнодорожниками. Сначала она привела к нам троих вооруженных рабочих, потом еще раз пришла, уже с большой группой, человек сорок. Когда завязался бой, она стреляла сама из автомата.

Клава ушам не верила — действительно, все это было так, но как затесался туда этот предатель и почему она не приметила и не запомнила его?

— Что же, и теперь будете говорить, что это случайное совпадение, что это не вы были?

— Я не знаю этого человека и понятия не имею, о чем он говорит. Никаких вооруженных рабочих я не знаю. Это недоразумение, — спокойно сказала Клава.

— Ну, нет, связная партизанка Клава, я ручаюсь в этом, — закричал Гордиенко.

— Хватит, — стукнул капитан по столу. — Мы заставим вас говорить…

…Ее смуглое лицо стало желто-бледным. Глаза потускнели. Платье на ней порвано, косы растрепаны. Руки окровавлены — ни одного ногтя не осталось на ее пальцах.

Клава безразличным взглядом окинула подвал, освещенный электрической лампочкой. Около заплесневевшей кирпичной стены был тот же стол для пыток — две широкие, толстые доски, прикрепленные на столбах, врытых в землю. К этому столу привязывали ее, когда били по подошвам резиновой дубиной, когда вырывали плоскогубцами ногти.

Уж не вызывает страха у Клавы этот жуткий подвал. Ей кажется, что он придает ей силу, мужество. В камере она не могла подняться на ноги, потому что подошвы вздулись, ступни не гнутся. Но здесь, в подвале, она стоит на ногах, даже не прислонившись к стене. Ей кажется, что стоит она на раскаленном железе — такая жгучая, режущая боль в подошвах. Но она стоит, и думается ей, что не иссякает ее мужество от пыток, а, наоборот, крепнет. Она даже сама не подозревала раньше, как сильна волей своей.

Немцы приводят в этот подвал советских людей, чтобы изощренными, садистскими пытками сломить их, поставить на колени, заставить каяться. Но люди, выросшие в борьбе, закаленные, как сталь, люди, почувствовавшие силу коллектива, люди, непоколебимо верящие в расцвет будущего, знающие путь к этому будущему, не встанут на колени, их не сломить, они не отрешатся от борьбы своей, не свернут с пути своего.

Дверь снова со скрежетом открылась. В подвал вошли два солдата и сутулый, обрюзгший обер-фельдфебель. Солдаты схватили Клаву, бросили на доски, привязали веревками к доскам за ноги и за шею.