Поиск - [26]

Не успеваем разобраться, запомнить детали, самолет выносит нас на ельник. Первое, что приходит в голову, — где Тиманчик? Неужели он ушел, бросил Степана? Почему в палатке не топится печь? Ничего не можем понять.

Машина снова выходит к Удыгину. Идем над руслом реки. Степан слышит гул мотора, поворачивается на звук, тяжело ползет навстречу, загребая руками снег. В три секунды времени, пока мы проносимся над ним, я успеваю заметить, что у него вместо головы клубок из тряпок и безжизненные, как плети, ноги, завернутые в какую-то рвань.

— Он слепой! — слышу я голос пилота.

Я вздрогнул. Мне стало не по себе. Теперь все ясно. Степан остался один. Непонятно, что с Тиманчиком, но Степан один, он и вылез из палатки, чтобы показать, что они тут! Но он слепой! Он не найдет дорогу обратно к палатке. Он замерзнет прежде, чем прилетит другой самолет. Пилот с тревогой смотрит на приборы. Мы должны возвращаться на базу. До нее более трехсот километров.

Отходим на север.

Мы должны любой ценой сегодня же вывезти Степана и узнать, что же с Тиманчиком!

— Георгий Иванович! — обращаюсь к пилоту. — Можно ли около ельника посадить У-2?

Пилот отрицательно качает головой.

— А если рискнуть? Ведь люди погибают!..

— Можем добавить к ним еще и нас, — холодно сдвинул брови пилот.

— И все же, Георгий Иванович, на обратном пути осмотрите русло, на крайний случай, может быть, что-то отыщется. А я дам распоряжение в штаб немедленно отправить из Экимчана У-2 на лыжах. Окончательное решение примем в Удском.

Самолет плавно развернулся, идет вниз по Удыгину. Мимо проходят темные купы берегового леса, замысловатые кривуны рек, мелькают кручи. Вот и ельник. Взгляд вновь приковывает фигура Степана. Он лежит неподвижно головою к противоположному берегу, далеко от палатки, бессильно разбросав руки по снегу. Как же больно будет ему, когда вдали смолкнет гул мотора, а с ним погаснет последняя надежда.

На лице пилота озабоченность. Он внимательно осматривает кривуны Удыгина, быстро исчезающие под крылом.

— На крайний случай, можно тут рискнуть, — кричит он, показывая вниз.

Я припадаю к стеклу. Под нами более или менее ровная площадка — полоска русла, ограниченная с двух сторон высокоствольным береговым лесом. Георгий Иванович еще раз облетает ее. Я вижу, как он мрачнеет.

— Сядет?

Пилот колеблется, молчит. Потом говорит с напряжением:

— Подхода почти нет, мешает лес, надо падать на площадку. Только опытному пилоту тут может повезти.

Он разворачивает машину и ложится курсом на Удское.

Его слова поколебали во мне и без того слабую надежду. Неужели Тиманчику и Степану так и не дождаться помощи? Чем я тогда оправдаюсь перед своей совестью?

— Назад! К ельнику! — кричу я пилоту.

— Это приказ?

— И приказ, и наш долг!

Пилот твердо смотрит мне в глаза.

— Не дотянем до Удского.

— Другого решения быть не может. Поворачиваем!

Снова летим над Удыгином. Не могу унять нервную одышку. Глаза напряженно караулят где-то впереди знакомую полоску русла. Она появляется вся сразу вместе со Степаном.

— Садимся! — категорически заявляю я.

Пилот с удивлением смотрит на меня.

— Поймите, Георгий Иванович, нам никто не простит гибели людей, — ни совесть, ни закон, хотя по закону мы не должны рисковать. Надо садиться!

— Исключено!

— Но вы же только что считали возможной посадку для опытного пилота. Вы и есть опытный пилот.

— Разговор шел об У-2 на лыжах, а у меня шасси.

— Здесь лед, на льду не может быть глубокого снега. А по маневренности ваша машина имеет преимущества перед У-2.

Пилот колеблется. Он проходит низко над площадкой, сосредоточенно осматривает запорошенный снегом лед и берет направление на Удское.

— Мы уже вышли из регламента, — говорю я, — все равно у нас не хватит горючего до места. Будем иметь вынужденную посадку.

— Но без риска. Там на любом озере — надежная площадка, — отвечает он, но я по глазам вижу — вопрос решен!

Кладу руку на штурвал.

— Георгий Иванович! Поверьте в себя, хотя бы на несколько минут, во имя двух жизней.

Он отстраняет мою руку. В кабине словно становится просторнее.

— Задержитесь в воздухе, пока радист свяжется со штабом. Надо передать обстановку, чтобы они были в курсе дела и готовы к любой неожиданности.

Когда моя радиограмма была передана, я написал распоряжение пилоту:

«Командиру АН-2 Г. И. Юдину. Предлагаю совершить посадку на р. Удыгин. Это сопряжено с большим риском, но мы должны попытаться спасти потерпевших аварию С. Никишкина и Тиманчика. Всю ответственность за последствия беру на себя».

Пилот прочел распоряжение, и ироническая улыбка искривила его губы. Он сложил бумажку вчетверо и порвал.

«Кажется, я допустил непростительную глупость», — подумал я.

— Простите, Георгий Иванович, я не должен был ничего писать. Все мы одинаково ответственны, и прежде всего — перед Тиманчиком и Степаном, а вы — еще и за наши жизни…

Но до его слуха слова мои уже не доходят. Машина с чудовищным гулом проносится над площадкой. Пилот решает последнюю задачу. Я вижу, как нервно шевелятся пальцы, сжимая штурвал, как набегают на лоб и долго не исчезают глубокие морщины, как часто вздымается грудь. Видно, не до ответа ему сейчас!..