— Да! Я так захотела! Все равно убегу! — гневно крикнула она. Озадаченный Максим робко тронул ее плечо.
— Ты с кем говоришь? С братьями, да? Мысленно?
Птица отвернулась, всхлипнула.
— Я обманула тебя, — голос девочки дрожал и срывался. — Мы не путешественники, мы самые обыкновенные… беглецы. Мне надоело дома… То нельзя, это тоже нельзя, так не делай. Вот мы с братьями и удрали. Думали немного повеселиться…
— Чего же ты плачешь, Птица? — удивился Максим. — Удрали так удрали. Ну, поругают. Думаешь, у нас дети не удирают…
— Отец, — вновь всхлипнула девочка. — Он очень сердится. Летит уже сюда, за нами.
Она заспешила, бросив тревожный взгляд в сторону замка.
— Надо собираться… Только ты не грусти. Слышишь, Максим? Раз я пообещала, значит, обязательно прилечу еще.
«Вот и все! — Максиму перехватило дыхание то ли от обиды, то ли от нежданной горечи. — Как же я теперь без Птицы?»
— Максим, ты скажи своим, чтобы они отъехали от Купола, ладно? А то отец здесь будет та-а-к бушевать… Нет, так нечестно. Я ведь пообещала… Ну не надо, не смотри на меня так, пожалуйста…
Девочка привстала на цыпочки, быстро поцеловала его в щеку и, отступив на несколько шагов, прощально махнула рукой. Очертания Птицы задрожали, расплылись.
На том месте, где она стояла, полыхнуло огнем.
— Подождем, посмотрим? — Гарибальди заглушил мотор, открыл дверцу вездехода. Они выпрыгнули на чистый скрипучий наст, потоптались чуть, а затем, не сговариваясь, повернулись на юг, в сторону Купола. Там, наверное, вовсе забыли об обычной «светомаскировке» — в бесконечной снежной степи «палатка» пришельцев светилась желто и ярко.
— Чудную ты историю рассказал, Максим Егорыч, — академик легонько подтолкнул Максима локтем. — Ой, чудную. Пришельцы — сорвиголовы, беглые проказники. Плюс ко всему, наверное, двоечники.
Дальнейшее произошло за какие-то считанные секунды. Внутри Купола вдруг полыхнуло голубое пламя. На фоне его на мгновение четко проявились силуэты исчезающих деревьев, контуры рушащихся башен замка. Потом пламя коснулось «стен» Купола, и он исчез.
— Тяжела отцовская рука, — улыбнулся Соболев.
Прищурившись, он неотрывно смотрел туда, где дотлевал гигантский костер и где уже заплелись первые космы пурги — рассерженный родитель умело уничтожал следы пребывания на Земле своих непослушных отпрысков.
В той завьюженной, сразу потускневшей дали, как бы подтверждая слова Соболева, вдруг раздался обиженный рев.
— Надеюсь, у твоей Птицы голос более мелодичный? — академик глядел на Максима хитро и улыбчиво.
— Какая там Птица, — проворчал мальчик. То ли на месте Купола всерьез разбушевалась пурга, то ли слезы от ветра навернулись, но он ничего уже не мог разглядеть. — Это Роому уши дерут. Всего-навсего.
Они уже подъезжали к станции, когда Максим, оглянувшись, забарабанил кулаками в широкую спину Гарибальди, закричал:
— Остановитесь! Остановитесь! Меня окликнули!
Он рванул на себя дверцу, неуклюже выпрыгнул из вездехода и изо всех сил побежал назад, по следу гусениц. Туда, где из-за горизонта вдруг взвились серебристые змеи полярного сияния. Струи холодного огня метались в небе, будто бешеные, пока совершенно неожиданно для людей не сложились в дрожащие буквы, а затем и в слова:
«До свидания! До скорого!..»