Похвали день вечером - [30]

— Что?

— Послал и ушел, — повторил Сашка.

— Теперь ему будет!

— Плевал он на взыскания. Ну и подарочек!

Я быстро спустился по узкой железной лестнице. Да уж, подарочек. Мне надо спешить. Я боялся, что Сырцов может не сдержаться. Я должен быть рядом, чтоб помочь Сырцову сдержаться. Конечно, там Ленька и Эрих, по Эрих промолчит, а Ленька будет краснеть и говорить какие-нибудь стопроцентно правильные слова, которые Ложков впустит в одно ухо и выпустит из другого. У него, наверное, в таких случаях сквозная проходимость.

Картинка, которую я застал, была живописной. Нарисовать такую и назвать — «Надежды нет». Ложков сидел, развалясь, у окна. Сырцов стоял, упершись руками в стол, как докладчик, — не хватало графина с водой и красной скатерти. Эрих прислонился к дверному косяку. Ленька присел в углу, подперев щеку, с такой физиономией, будто у него разболелись все зубы сразу. Когда я вошел, никто даже не взглянул на меня.

— Ну? — спросил Сырцов.

— Не запряг — не понукай, — ответил Ложков. — Я тебе не лошадь. Чего ты на меня одного взъелся?

— Ну, что еще?

Ложков повернулся ко мне, словно обрадовавшись человеку, у которого можно найти сочувствие.

— Ты же видал, как он одного меня гонял? Ну, по-честному, видал? Это как — справедливо?

— Конечно, несправедливо, — сказал я, и увидел, как просиял Ложков. Надо было выждать. Надо было, чтоб и Сырцов, и Ленька, и Эрих все-таки взглянули на меня, черт возьми! — Совсем несправедливо, что он один тебя гонял. Хуже будет, если мы все начнем тебя гонять.

— А, — сказал он. — И ты туда же…

— Туда же, — кивнул я. — Пойдем.

— Куда еще?

— А на улицу, — сказал я. — Мне с тобой заняться охота. Я ж на вышке четыре часа проторчал. Замерз, понимаешь. Разогреться надо.

Сырцов усмехнулся, если можно было назвать усмешкой чуть растянувшиеся губы: нет, никакой строевой сегодня больше не будет. Ложкову — два наряда вне очереди. Мне и Эриху — отдыхать. А он с комсгрупоргом сядет писать родителям Ложкова. Это уже крайняя мера. Пусть отец Ложкова ответит, что он думает о сыне.

Вдруг Ложков тихо сказал:

— Не надо.

— Он ведь, кажется, тоже солдатом был?

— Да. Не надо писать. Он… он больной. Ладно, ребята, ну, психанул я… Ты меня извини, сержант. Только писать не надо.

Я остановил Сырцова. Отдохну потом. Ты посиди, чайку попей. А строевой я сам с Ложковым займусь.

— Идем, Ложков.

Он встал и послушно поплелся за мной. Я поглядел на вышку. Головня, перегнувшись через поручень, так и уставился на нас, пытаясь сообразить, что же произошло и почему я, рядовой Соколов, гоняю рядового Ложкова.

9.

Всю ночь лил дождь. Он прекращался на несколько минут, а потом начинался с новой силой. Мы измучились на прожекторной. Плащи промокли и весили по пуду, не меньше. Дождь был ледяной, мы замерзли так, как не мерзли всю прошедшую зиму. Можно было сто раз проклинать эту погоду, но ничего нельзя было изменить. К рассвету мы дрожали, как щенята. У меня не сгибались замерзшие пальцы. Я вообще не чувствовал их. Тогда, когда мне пришлось прошагать двадцать с лишним километров, и то было легче. Мы правильно сделали, что послали Леньку на дизель. Он бы не выдержал, наверное. Даже Эрих — и тот скис к утру.

Утром мы вкатили прожектор в гараж, и на это, должно быть, ушли последние силы. Спать, спать, спать!.. Переодеться и спать. Но, оказалось, надо было еще растопить печку: за ночь из дома выдуло все тепло. Пусть топит Ленька. Он-то сухой, и всю ночь маялся от жары. Когда работает АДГ, в «машинном», как в пустыне Сахаре.

Мне положено всего четыре часа отдыха. Потом я должен и снова идти в гараж и приводить в порядок прожектор. Просто моя очередь. Я проспал бы, наверное, сутки, и то мало. Когда Ложков разбудил меня, я проклинал его на чем свет стоит. Я просыпался с таким трудом, будто у меня вместо головы была чугунная, гудящая болванка. Спать, спать… Эти четыре часа не принесли облегчения, наоборот, лучше бы вовсе не ложиться, чем проснуться таким разбитым.

— Давай, давай, двигай, — радовался Ложков.

Ему-то что. Он дрыхнул себе всю ночь, и даже не удосужился печку протопить — не его очередь. Ночью его не посылают даже на вышку. Он просто не умеет «идти» за лучом. Днем — другое дело.

Дождь не кончался, а мой плащ не высох. Пришлось надевать на себя этот пуд. В сапогах тоже было болото, теплые портянки не спасали — простуда обеспечена, хотя утром Сырцов приказал нам принять аспирин. Вот бы сейчас сюда мою маму. Вот кто бы ахал и «принимал меры». Ей, наверное, и не снится, каково мне.

Конечно, Сырцов мог бы изменить распорядок ради такого случая и не заставлять меня работать. Ничего с прожектором не случилось бы, если б я занялся им на несколько часов позже. Не заржавел бы. Он и так уже был сухой. Я проверил держатели, сменил электроды, осмотрел контакты — все в порядке. На всякий случай потер кожух сухой тряпкой. Все! Хватит с меня! Сегодня пятница — банный день. Буду париться, пока не выгоню из себя всю дрожь. Видимо, я все-таки лихо простыл: губы потрескались и болели, а сухой кашель так и раздирал горло. Да, мама сразу бы уложила меня в постель, вызвала бы врача, поила бы теплым молоком и чаем с малиной и заставила бы надеть носки с насыпанной туда сухой горчицей. Забавно живут люди на гражданке.