Похвали день вечером - [11]

— Ладно, брат, не дуйся на меня. Бывают же у людей паршивые характеры? Исправимся.

Он улыбнулся, ушел в дом и вернулся с двумя кухонными ножами.

— Так-то быстрей, — сказал он. — А то мне личное время девать некуда.

Нам действительно трудно куда-нибудь девать свое личное время. На полке, сколоченной ушедшими «дедами», стоит всего два десятка книг: уставы и наставления, а из художественной литературы — пятый том сочинений Горького, сборник стихов Прокофьева, и еще — «Загадки египетских пирамид». Сырцов говорит, что нам должны привезти библиотечку, но пока мы уже прочитали все. Стихи я не люблю, зато Леня не расстается со сборником Прокофьева. «Загадку пирамид» уже неделю мусолит Головня, на очереди Эрих и Костька, потом я.

Правда, есть еще газеты за десять дней. Но газеты были прочитаны сразу же. Эрих даже нашел в «Комсомолке» знакомого — там была целая статья об одном знаменитом эстонском рыбаке.

Десяти мешков не хватило, и мне снова пришлось идти в лес. Собственно, лес начинался сразу же за баней, но до седых мхов нужно шагать минут десять. Я шел, сшибая ногами трухлявые, раскисшие сыроежки — последние грибы этой затянувшейся осени, и не сразу уловил какое-то  д в и ж е н и е. Что-то метнулось в сторону, и я увидел убегающего зверька, небольшого, толстого, неповоротливого, и побежал за ним. Зверек юркнул за кусты и исчез; напрасно я обшаривал все кругом — его не было. Смылся. Но в воздухе стоял острый запах псины, такой непонятный здесь, на острове, где не было ни одной собаки.

Пришлось плестись дальше за мхом. Вернувшись, я рассказал Лене о зверьке, и он улыбнулся.

— Это енот. Знаешь, сколько их развелось? Ты что, никогда не видел енотов?

— Они, между прочим, в Летнем саду не водятся.

Енот так енот. Через минуту я и думать перестал о нем. У меня еще оставалось время на письма. Только доложу Сырцову, что работа выполнена. Не то опять придерется.

А письма надо писать сегодня, потому что катер теперь ходит каждый день. Кончились ветры, вода стала гладкой, вот нам и забрасывают все, что можно забросить до зимы, до прочного льда. В основном — дизельное топливо, потому что наш АДГ-12 жрет два с половиной литра в час.

За столом сидел и корпел над письмом Сашка Головня.

Я думал, он украинец, фамилия у него все-таки украинская, но он — новгородский, и говорит по-новгородски — «об этим…», «так уж получилося…». Я спросил его:

— Кому пишешь? Девчонке?

Он покачал головой:

— Нет, одному капитану милиции.

— Дружку, что ли? — догадался я.

И опять он покачал головой, будто отмахиваясь от меня, как от мухи:

— Не дружку, а другу — чувствуешь разницу? Самому близкому человеку.

— Ну да, — сказал я, — так уж и са́мому! А мать с отцом?

Он не ответил, и я понял, что причинил Сашке боль. Значит, было в его жизни что-то такое, чего я, разумеется, не знал. Опять это мое дурацкое бездумье! Как будто если у меня есть мать и Колянич, то у всех кругом должно быть так же.

— Извини, — сказал я. Второй раз за сегодняшний день мне приходилось просить прощения.

— Ничего, — ответил Сашка.

— Они что у тебя… умерли?

— Нет, отец жив. Так уж получилося… И не хочу говорить об этим.

Он снова начал писать, и я отвел глаза, потому что случайно прочитал одну строчку: «…за все, за все Вам всегда буду…» Врет он! Так друзьям не пишут. На «вы», да еще с большой буквы.

Я быстренько написал матери и Коляничу: здоров, погода так себе, новостей никаких, пришлите теплые перчатки.

Зойке нужно было писать совсем иначе. Я начал с природы и пошел, пошел наворачивать, какие штормы гремят здесь и какие суровые места — камни да сосны, — и всадил даже запомнившуюся по какой-то газетной заметке фразочку: «Кажется, здесь не может существовать жизнь, но человек оказывается сильней стихий». Это у меня очень здорово получилось. А что дальше?

Я поднял глаза и заметил, что Сашка смотрит на меня.

— А ты девушке пишешь — точно.

— Ну, предположим.

— Трудная работа! Смотри, ручку сгрызешь. Хорошая у тебя девушка?

— Ничего. Красивая.

— Я не о том… Я спрашиваю, хорошая?

Мне показалось, что Сашка спросил это с какой-то тоской. Конечно, Зойка хорошая девчонка, я был уверен в этом. Только зачем ему знать, хорошая она или нет?

— А тебе-то чего?

— Так… Ты ее любишь?

Вот чудило! Раз девчонка имеется, стало быть, люблю. Сашка сидел, стиснув пальцы больших рук, будто ему было холодно. И опять мне показалось, что этот здоровенный, широкоплечий парень с круглым лицом прошел через что-то такое, чего я еще не понимаю, — иначе откуда эта тоска и в глазах, и в словах?

Наверное, если б это было простым любопытством, то-то я наврал бы Сашке с три короба, расписал ему про мои отношения с Зойкой. Но это было не любопытство и не просто разговор от нечего делать. До меня начало что-то доходить. Смутно, но все-таки доходить, потому что такая уж у меня голова замедленного действия.

— Не знаю, — сказал я. — Ну, виделись мы с ней всего четыре раза. Вот, про природу пишу… А тебе что, писать некому? Ну, в смысле, девчонке?

Сашка ответил не сразу. Он словно раздумывал — продолжать ему этот разговор или нет. Или ему было просто тяжело продолжать.

— Некому, — сказал он наконец, и словно бы оборвал сам себя. — Ладно, не буду тебе мешать.