Похождения штандартенфюрера CC фон Штирлица - [39]

— Товарищи, оказывается среди нас есть такие товарищи, что нам совсем не товарищи, — начал Брежнев.

— Товарищи, моя однако, возмущается! — подхватил Черненко.

— Сажать таких надо! — задумчиво изрек Андропов.

— Может, позвать Штирлица? — помыслил вслух Жуков.

Пельше посмотрел на Хрущева, перевел взгляд на Брежнева и, остановившись на Жукове, спросил:

— А может?..

— Ни к чему! — ответил Жуков.

— А если попробовать?..

— Не выйдет!

— А может, попытаться?..

— А вот это рискните! — сказал Жуков, и Пельше вышел.

Через минуту он вернулся вместе с Григорием Мордобитовым и грузным человеком, лет пятидесяти, c окровавленной физиономией и грустным выражением лица.

— Это он? — спросил Жуков.

— Да это же Борман! — удивился Леонид Ильич и, подойдя к Мартину Рейхстаговичу, плюнул ему в лицо, от чего тот заплакал. — Скотина, да тебя же ищет Штирлиц!

Полковник Мордобитов, вытянувшись, строго, как на параде, отчеканил:

— Это я его нашел!

— Где? — спросил Жуков.

— На Красной площади. Он там курил и просил подаяние.

Неожиданно вскочил Хрущев. Услышав про подаяние, он швырнул графин с самогонкой в несчастного Бормана, закричав при этом:

— В камеру пыток его!

Леонид Ильич, решив, что дело может принять нежелательный для него оборот, сказал:

— Сергеич, этот человек связан каким-то странным образом с новым заданием Центра, порученным Штирлицу.

— Кто такой Штирлиц? — спросил Хрущев, повергая тем самым всех в удивление.

Брежнев с ненавистью взглянул на Хрущева и тихо сказал:

— Это не важно. Но этот человек может повлиять на исход вашей встречи в Нью-Йорке.

Никита Сергеевич подошел к дурно пахнущему Борману, тупо уставился в его глаза, плюнул в них и, обращаясь ко всем, спросил:

— Неужели эта шалава может повлиять на исход советско-американской встречи?

Все молчали.

Наконец, Леонид Ильич, решив, что надо продолжать совещание, сказал:

— Товарищи, как бы там ни было, мы собрались для того, чтобы выяснить, до какой степени могли дойти советские граждане, чтобы позволить себе курить на Красной площади.

В кабинете сразу произошло оживление. Приглашенные принялись за свои обязанности, c присущей им партийной честностью и демократическим централизмом. В результате, уже через десять минут все было съедено и выпито.

Никита Сергеевич, как всегда в доску пьяный, подошел к Жукову, обнял его и поцеловал в губы, причмокивая при этом:

— Как же я тебя люблю, дорогой мой Георгий Константинович! Нет, ты ответь мне! Слышишь, ты ответь мне! Неужели эта собака хочет меня оскорбить?

Странным образом, произнося эти пьяные слова, палец Хрущева показывал на Пельше.

— Ну что вы, Никита Сергеевич? Товарищ Пельше и в мыслях даже не держит против вас зла.

Пельше слышал все это. Он подошел к Жукову и, несмотря на то, что болел гриппом, плюнул в лицо маршала заразной жидкостью.

— Это кто — собака?! — заорал Пельше.

— Простите, я вовсе не имел в виду вас!

— Ты что, тварь, будешь мне лапшу на уши вешать?! — сказал Пельше и слегка врезал по физиономии Жукова.

Началась драка. Но это обстоятельство, которое могло привести в состояние транса уругвайское правительство, никоим образом не коснулось советского, так как драка возникла между всеми приглашенными, по причинам неизвестным никому.

Борман, видя все это, потерял сознание и его уволок на Лубянку полковник Мордобитов.

ГЛАВА 8. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

В то время, когда на Марсе красные пески заманивали к себе летящие мимо метеориты, на Венере парился известняк, на Меркурии плавился алюминий, а на Плутоне вообще ничего не происходило, в Самаре, близ деревни Переносово, шел снег.

Мюллер стоял и смотрел в бездонное голубое небо. Мюллер был грустен. Его любимый совочек неизвестно кем был украден. И вот он стоял здесь и проклинал всех и вся. Рядом с ним стояли: одноглазая каналья Айсман, неутомимый подхалим Шелленберг, Карл Вольф, полураздетый пастор Шлаг, в плавках и валенках молодой и загорелый Холтоф, исхудавший Кальтенбруннер, а так же одна из пропавших секретарш Бормана, красотка «Тетя Фига». Все они стояли и смотрели в бездонное голубое небо. Все они, еще вчера узники магаданской тюрьмы, а сегодня — советские граждане, стояли и молились небу, проклиная штандартенфюрера CC фон Штирлица.

Холтоф подошел к Тете Фиге и начал ее соблазнять:

— Дорогуша, отдайся, я все прощу!

Элегантный Шелленберг, услышав это, залепил Холтофу пощечину, сказав при этом:

— Дорогуша, ты кому собираешься отдаться? Придурку в плавках или выпускнику Лондонского колледжа?

Тетя Фига удивилась и кокетливо произнесла:

— Господа, я вообще не собираюсь никому отдаваться. Я честная женщина и не могу работать в таких условиях!

— Какой слог! — закричал Кальтенбруннер и всем своим телом бросился на красотку.

— Ой! — закричала она.

— Все будет хорошо, — сказал Кальтенбруннер, облизывая девушку.

Шелленберг отошел в сторону, но Холтоф, не ожидавший такой наглости, попробовал вмешаться, за что получил профессиональный удар в висок от пастора Шлага.

— Побойся бога, сын мой! — умоляюще пролепетал пастор, нанося еще один удар, уже в челюсть.

Холтоф отошел в сторону.

Бывший генерал Карл Вольф, пока Кальтенбруннер наслаждался любовью красотки Тети Фиги, мочился в снег. Казалось, что из него выходили все запасы, накопленные за долгое пребывание в магаданских застенках. Прошло двадцать минут, но Карл Вольф продолжал мочиться на снег. Мюллер уныло смотрел на него и, наконец, не выдержав, сказал: