Похождения Шипова, или Старинный водевиль - [66]

В этот момент распахнулась дверь, и снова игла кольнула в самое сердце.

Молодая девушка в чем-то белом до пят стояла на пороге со свечой. Брови ее были высоко вскинуты, глаза широко раскрыты, с губ готов был сорваться крик ужаса при виде несметного полчища во главе с маленьким, худощавым, решительным полковником.

Дурново, отстранив девушку, первым направился в дом. Остальные с грохотом повалили следом.

Михаил Иванович за ними не торопился и стоял перед девушкой с чувством вины. Он снял котелок и изысканно поклонился:

— Здравствуй, Маруся.

Грустный его тон и учтивые манеры привели девушку в чувство, хотя ужас продолжал блуждать в ее глазах, и рот оставался полуоткрытым, и во всем ее облике сквозило недоумение ребенка, разбуженного среди ночи чужими людьми.

— Ты не бойся, — сказал он. — Эвон ты как дрожишь-то вся… Граф-то не вернулся?

— Нет, — сказала она с трудом.

— Слава богу, пущай он там гуляет. Ты не бойся. Я тебя в обиду не дам. Иди спи, Маруся…

— Меня Дуняшей зовут, — сказала она, совсем успокаиваясь. — А чего вам надобно? Чего вас столько понаехало?

— Иди спать, иди, Дуняша, касаточка, мы не злодеи какие-нибудь, мы власть, — сказал он нетвердо, жалея Дуняшу, себя, эту мирную усадьбу. — Иди, иди, я тебя в обиду не дам.

Из дому женский голос кликнул Дуняшу, и она исчезла. Шипов вошел тоже.

В доме уже во множестве горели свечи, слышались голоса, хлопали двери, скрипели половицы под сапогами, двигалась мебель, словно дом готовился к большому переезду.

Михаил Иванович подумал, что усадьба хороша, просторна, хотя и поменьше, чем у князя. В прихожей на грубой вешалке висел белый картуз и рядом суковатая палка с загнутым концом. Тянуло свежим дымком (види мо, растапливали печь), палеными перьями и еще чем-то. По деревянной лестнице, придерживая саблю, сбежал длинноногий пристав Кобеляцкий, бледный, с горящим взором.

— Где вы там? — крикнул Шипову. — Вас ищут!

Михаил Иванович, не шибко спеша, поднялся по лестнице и пошел на голоса. В проходной комнатке лопоухий жандарм вывалил из сундука пухлые альбомы и позеленевшие подсвечники; книги с распахнутыми страницами лежали там и сям в беспорядке, подобно убитым птицам. Жандарм уронил подсвечник, и глухой бронзовый звон разнесся по дому, и опять игла на мгновение впилась Шипову в сердце.

— Ты чего это, прощелыга, раскидался! — крикнул он жандарму. — Вот я тебе…

— Виноват, — сказал жандарм, но подсвечника не поднял.

В большой комнате за овальным столом сидел полковник Дурново, торопливо листая множество книг и тетрадей, сваленных на столе в большую кучу. Маленькая рука в белой перчатке порхала перед его носом, дирижируя какому-то невидимому оркестру, глаза вспыхивали из-под густых ресниц, две маленькие ножки в новых сапогах, не достигая пола, болтались в воздухе и терлись одна о другую. Бледная старушка в ночном чепце, прижимая к глазам платок, полулежала на диване. Возле нее сидела плачущая Дуняша. Вокруг сновали жандармы. Сонные понятые сидели кто где. Становой пристав Кобеляцкий шарил в шкафу, стоя на коленях.

Дуняша. Дозвольте выйти, дяденька…

Кобеляцкий. Я ведь тебя учил: их высокоблагородие господин полковник, а не дяденька.

Дуняша. Пустите к их сиятельству, у них же дети…

Дурново. Мне очень неприятно, но графиня должна явиться тоже. (Кобеляцкому.) Пригласите ее сиятельство… Сожалею.

Шипов. Вот он я.

Дурново (Карасеву). Что это мне подсовывают какие-то романы и письма! Где типография?

Кобеляцкий (возвращается). Графиня сейчас выйдут.

Дурновр. Где этот Шипов? Где типография?

Шипов. Вот он я.

Дурново. Где это вас носит? Где же типография? Не вижу.

Шипов (безразлично). Тама…

Дурново. Где это тама?

Шипов. Эвон…

Дурново. Что за эвон? Вы не кивайте на все стороны, а ведите меня…

Михаил Иванович усмехнулся в душе и медленно пошел вокруг стола. Полковник и становой двинулись следом. Они спустились по лестнице, обошли прихожую, раздражаясь от запахов, идущих из кухни, снова взошли по лестнице, прошли через залу, мимо плачущей Дуняши и старушки в ночном чепце, зашли в темную комнату, крикнули принести свечи. Наконец их принесли, и все озарилось: кровать, комод, два кресла, столик на кривых ножках.

Дурново. Здесь?

Шипов. Кажись, здесь.

Кобеляцкий. Ваше высокоблагородие, я вот о чем думаю: а не злая ли шутка всё это? Ну где здесь?.. Конечно, граф человек вреднющий, от него можно всего ждать, но уж типография…

Дурново (с досадой). Что вы мне со своими сомнениями… (Шипову.) Ну где же? Где?..

Шипов. Была вроде бы здесь.

Кобеляцкий. Странно.

Шипов. Может, перенесли?

Дурново. Позвольте! Вы же доносили, что в подвале…

Шипов. И верно…

Дурново. Какой вздор! (Жандарму.) Отправляйтесь и переверните все подвалы. Чтобы у меня была типография вот здесь! — и полковник показал свою маленькую ладонь.

— А после этого можно и вистик устроить, — сказал пристав Кобеляцкий.

Жандарм как угорелый бросился исполнять приказание. Михаил Иванович увидел, как его, Шилова, в наручниках увозят из Ясной Поляны.

В это время в залу вошла графиня Мария Николаевна, еще молодая, невысокая, несколько располневшая, с крупным ртом и пронзительными глазами.