Похождения профессора Эпикура - [3]

После очередного нажатия кнопки полковник Кентурио запищал, его розовые ушки задрожали, а из ноздрей потекли жидкие струйки, он повернул голову и увидел, что проклятый вице-губернатор Раули уже пересек лабораторную площадку, он миновал совершенно безнаказанно условные джунгли, миновал белое острое крошево, обозначающее скалы, только в одном месте задержавшись и принюхавшись к мертвой мыши из дивизии "Дуглас", проскочил удачно по желобу, протиснулся между раскаленных жестянок, изображающих здесь бронемашины мумми-смертников, кажется в одной из жестянок не пошел газ, и там болезненно скреблась заживо замурованная очередная рядовая подопытная мышь, после чего, прочертив голым серым хвостом в пыли дорожку, нырнул вниз и оказался в совершенной безопасности на втором нижнем ярусе в бункере пряных.

— Ну что, разглядел своего врага? — склоняясь с лупою в руке к полковнику Кентурио, спросил Сенека. — Ненавидишь его? Бросишь против него войска?.. — В лупу было отчетливо видно, как дрожит на подлокотнике мышиная лапка, затянутая в миниатюрную лайковую перчатку. — Сотрешь его в порошок?!

Неприятный зуммер городского телефона заставил профессора отвлечься, пересечь обширную лабораторию и снять трубку.

— Да, Сенека!

После вежливого покашливания в трубке образовался женский очень осторожный и очень приятный голос:

— Профессор, вас беспокоят с радиостанции… Профессор, вы не могли бы рассказать…

— А в чем тогда будет суть? Зачем тогда нужна вообще моя работа? ледяным голосом поинтересовался Сенека. — Девушка, лабораторные изыскания проводятся параллельно. Вы хотите, я могу повторить это слово еще тысячу раз. Параллельно! Я не вмешиваюсь в военные действия, война сама по себе, моя модель войны сама по себе… И еще раз повторяю вам: после! После окончания эксперимента…

— То есть, когда, после? — безнадежно спросили в трубке.

— После окончания войны.

— Вообще всей?

— Вообще всей. Вот кончится война, — голос его был ледяным и одновременно издевательски-ласковым. — И мы с вами за чашечкой кофе в кулуарах симпозиума с удовольствием произведем сравнительный анализ того, что было на самом деле и того, что было на моем лабораторном столе. Так сказать, наложим кальки. Но только потом!… Потом…

— А вы думаете, она когда-нибудь кончится?

— Конечно, как и любой процесс!

— Ну, хоть что-нибудь?

— Ничего! Я советую вам на вашем радио построить свою версию. Пусть существует третья версия тех же событий. Тогда в кулуарах симпозиума за чашечкой кофе у нас будет возможность совместить уже не две кальки, а три. Вы же опытные там все журналисты, напрягите свою фантазию… Поработайте мозгами… Раскиньте карты, в конце концов, если мозгов не хватает, или, как там еще можно: на горохе, на кофейной гуще… На радужной оболочке глаза, в конце-то концов.

— Простите, профессор, я записываю, на чем?

— У вас глаза большие, наверное, голубые?

— Голубые?

— Ну вот, на них!

Желая снова достать лупу и получше рассмотреть глаза полковника Кентурио, Сенека почему-то вместо лупы извлек из кармана, вытянув за длинную цепочку, часы, щелкнул крышечкой, губы профессора неприятно искривились: это надо было потратить столько времени на бессмысленный разговор, когда каждая секунда на счету. Высокий и сухой старик, одетый в длинный белый халат, он, широко ступая, обошел свою лабораторию. При каждом шаге профессор Сенека импульсивно взмахивал тощими длинными руками, и сквозь прожженные в халате дыры была видна его темная кожа, покрытая частыми пигментными пятнами. Халат был, как решето, капли кислоты оставили на нем рыжие неровные проплешины, магниевые искры пробили тысячи маленьких игольчатых дыр, неаккуратно затушенные сигареты оставили, похожие по очертанию на несуществующие материки, целые оазисы с обугленными краями. Халат был — кладезь инструментов, зная за собою привычку все терять, Сенека носил все на себе. Наборы игл были воткнуты в ворот, в больших карманах, вперемешку с табаком и зубочистками, лежали мини-бомбы, флакончики с ядом, части для аэропланов, коробочки с запасной формой. Пользуясь только своим халатом, Сенека легко мог одеть до пятидесяти родов войск, исключая, пожалуй, только грилей, их обмундирование было слишком тяжелым и хранилось отдельно в сейфе. Огромный ржавый сейф — гордость лаборатории, никогда не запирался, и в нем, как и в халате, трудно было что-то потерять.

— Журналист наглый? — спросил один из двух лаборантов, не вставая со своего стула.

— Журналистка! — огрызнулся Сенека. — Глазки строит!

— Шеф, а давайте отключим вообще внешнюю связь? — скрывая с трудом зевоту и тоже не поднимаясь со стула, сказал второй лаборант. — Чего они лезут? Вы же объявили, что все равно ничего не скажете!

— Объявил, — согласился Сенека. — Но если отключить, то и они нам ничего не скажут.

— Верно, шеф, и они тогда не скажут… И никто нам ничего не скаже т… — Второй лаборант не выходил из лаборатории уже пятьдесят четыре часа и говорил придушенным сонным голосом. — А может расстреляем этого Кентурию, а шеф? Вишь, как нахохлился, и смотрит не туда!

Белый тонкий палец резко надавил на пульте нужную кнопку.