Похождения молодого графа Потовского - [46]

Вот он в моих сетях.

Ты скажешь, может быть, что я еще не у цели? Поистине, вот великое затруднение! — Когда любящий потерял свою милую, и пред ним находится хорошенькая женщина, заигрывающая к тому же с ним, разве необходимо чудо, чтоб увлечься. Неужели же я так неприглядна, что не могу совершать победы?

Но нужно расстаться с Люцилою. Ее меланхолия не такая уже мрачная. Время лучше наших забот излечило раны ее сердца. Они однако еще не закрылись. Часто она изливает свою скорбь в жалобных песнях; но это меня мало трогает.

Она по-прежнему ходить также на могилы плакать. Она даже приказала в память предполагаемого покойника воздвигнуть погребальную урну. Я с трудом удерживаюсь от смеха, когда вижу, как она изливается в чувствах пред пустотою.

Сегодня утром, придав, по возможности, своей наружности приличный обстоятельству вид, я вошла в ее комнату.

— Дорогая Люцила, — сказала я ей самым проникновенным, — каким только могла, тоном, настал момент разлуки, может быть, навсегда; мне бесконечно больно вас покидать, но надо повиноваться необходимости. Прощайте, не забывайте никогда вашего нежного друга.

Я сделала над собою усилие и пролила несколько слез.

— Увы! у меня не было другого утешения, как иметь вас в моем распоряжении. Я любила на вашей груди изливать мое горе; ваша нежная дружба смягчала несколько мрачные мысли, который гложут мое сердце — и нужно вас потерять! Несчастная я! — вскричала она, — испуская глубокий вздох.

Глаза ее наполнились слезами, и, обвив руками мою шею, она плакала у меня на груди.

Признаться ли тебе? — сколько было слез, столько было стрел, и каждая пронзала мое сердце. Стыд покрыл мое лицо, и моя душа терзалась угрызениями совести, отомщавшими в тайне Люцилу за мое коварство.

Я оказалась недостойною имени друга, которое она мне давала, нежно прижимая к груди. Я не осмеливалась более примешивать мои притворные ласки к искренности ее сожалений; если бы смела, я даже вырвалась бы из ее объятий. В эту минуту я чувствовала все преимущество, какое имеет над пороком добродетель.

— Какая чистота, какая нежность, какое благородство! — говорила я себе. — Ах, несчастная Люцила! Если бы ты знала коварство твоего друга, которого ты держишь в своих объятиях, ты отступила бы в ужасе.

Мое сердце было добычею тысячи жестоких побуждений, но стыд задушил их всех. Я краснела от низости моего поведение, краснела от ласк Люцилы, краснела за свои слезы.

— Он, — думала я, — только недостойная выставка. Как, без чувства к ней, я плачу!..

Мое лицо было, как в огне. Чтобы скрыть от нее мое смущение, я закрыла лицо платком и забилась в угол комнаты с моими смятением и чувством неловкости, который она приняла за чрезмерность горя.

Итак, она была до последнего момента обманутой моим двоедушием.

Немного спустя я отправилась, слишком даже довольная, что еду вдали от нее завершать мои темные делишки.

Какое я слабое создание, скажешь ты, Розетта, что не могу еще торжествовать над предрассудком!

Опалин, 8 сентября 1770 г.

 :

LXIII.

Густав Сигизмунду.

В Пинск.

Вот час, когда стража бодрствует около спящих воинов, и он застает меня с глазами, открытыми на мои несчастие.

Сладкий сон, которого бальзам восстановляет истощенную природу! Увы, меня он покидает! Он бежит несчастных, избегает жилищ, где слышатся вздохи, и покоится на глазах, не омоченных слезами.

Я хотел бы на время отдохнуть от моей печали, отвлечь мысль от чувства моих бедствий и на минуту оглядеться на течение жизни.

Какое зрелище грустных перемен — эта земля. Каждый час рождает какой-либо новый переворот. Зловещие светила, катясь на наши головы, увлекают все в вихре своего непостоянства.

Безжалостный рок пожинает наши наслаждения по мере того, как они рождаются, и делает из уничтожения нашего счастья жестокую игру.

С какою быстротою, я видел, исчезало мое! В счастливые дни моей юности, какими богатыми красками я рисовал будущее! — одни веселые картины, приятные виды, чарующие наслаждения; удовольствия за удовольствиями в длинной веренице! С каким жаром я переносился в этот очаровательный уголок, украшенный моим воображением! Как я любил покоиться в прохладной тени, созданной надеждой! Счастливое безумие! Сладостный самообман! Блестящие химеры! Что с вами сталось? Из этого блаженства, которым опьянена была моя душа, что мне осталось теперь, кроме грустного воспоминания?

Как времена изменились! Пробужденный вдруг шумом гражданских распрей и звоном оружия, увлеченный гордой Беллоной из обиталища полного чар, вырванный из объятий горячо любимой подруги, исторгнутый из лона наслаждения, настигнутый смертоносным оружием, блуждающий из области в область, жалкая игрушка в руках судьбы, я видел, как счастье мое исчезало, словно сновидение.

Какими горькими мыслями снова и снова питается моя горесть! Какие жестокие муки следовали за моими восторгами. О, мое счастие! О, мои друзья! О, моя Люцила. Поражаемый при оглядке на себя ужасом, я трепещу, видя себя таким жалким.

Ах, мои несчастия слишком в большом числе, чтобы каждому подарить вздох!

LXI.

От того же к тому же.

В Пинск

Вчера мой отец, восстановивший совершенно свое здоровье, предложил мне выйти с ним на воздух. Мы отправились гулять в маленькую рощу в окрестностях города.